– Тени, – сказала она, – эти темные места вокруг корней вереска, они изображены как крохотные лоскутки шотландки. Красный цвет – Макдональдсов и желтый – Кэмпбеллов, маленькие клочки теней. Их видно только вблизи...
– Он знает, – тихо сказал дядя Роберт.
– О! – Она попеременно смотрела то на меня, то на картину. Ее внимание привлек сумрак над склонами холмов, отраженный в темных лужах вокруг корней вереска. Я вспомнил, как тяжело было у меня на душе, каким больным чувствовал я себя все то время, что работал над этой картиной. Резня в долине Коу и в наши дни заставляет людские души содрогаться от ужаса, хоть мир с тех пор видел столько страшных злодеяний гораздо большего масштаба.
– Где бы вы хотели, чтоб я села? – спросила доктор Ланг.
– Если вам удобно, то у окна, – ответил я с чувством благодарности.
Я предложил Зое Ланг сесть так, чтобы свет падал на ее лицо под тем же углом, что и на сделанном мною портрете. Я нарисовал ее лицо таким, каким видел его сейчас: лицом старой женщины, изборожденным морщинами. Я ни в чем не погрешил против правды и при этом заранее знал, что мой рисунок Зое Ланг не понравится.
– Вы жестоки, – сказала она, взглянув на свое изображение.
– Нет, это не я, это время жестоко.
– Порвите этот листок.
Дядя Роберт присмотрелся к рисунку и пожал плечами.
– Обычно Ал рисует занятные сцены игры в гольф, – сказал он, беря меня под защиту. – Солнце, веселые люди и все такое. Он продает эти картины в Америку, еще не успев написать их, верно, Ал?
– Почему гольф! – удивилась Зоя Ланг. – И при чем тут Америка?
Самым непринужденным тоном я ответил:
– В Америке гольф не такой, как у нас. Там он сочетается с азартными играми на воде. Вода превосходно смотрится на картинах.
Я изображал отшлифованную водой гальку золотистого, серебристого, медного оттенков. Такие картины шли нарасхват.
– Американские любители гольфа, – продолжал я, – охотнее покупают картины со сценами игры в гольф, чем наши, английские. Вот я и пишу то, что продается. Я занимаюсь живописью, чтобы зарабатывать на жизнь.
Зоя Ланг взглянула на меня так, словно осуждала, что я извлекаю из живописи выгоду вместо того, чтобы умирать с голоду где-то в холодной мансарде. Интересно, что подумала бы она, если сказать ей, что я очень прилично увеличил свои доходы благодаря гонорарам за открытки с моих картин для игроков и любителей гольфа?
Беседа между Зоей Ланг и дядей Робертом возобновилась. Дядя Роберт предложил Зое Ланг всяческую помощь с «орлом», вежливо улыбаясь при этом. Она спросила, нет ли новостей о «Золотом кубке короля Альфреда», так как ее друг-ювелир все еще ждет возможности оценить «стеклянные украшения» (ее слова), вставленные в золото.
– Новостей пока нет, – спокойно ответил Сам, – но никто в моей семье не сомневается, что ничего плохого с кубком не случилось.
Доктор Ланг не понимала, почему дядя Роберт так беззаботно говорит о судьбе кубка. Когда она уехала, я сообщил дяде, что стеклянные украшения на самом деле – если, конечно, никто не подменил их, – подлинные сапфиры, изумруды и рубины.
– Кубок короля Альфреда, – сказал я, – почти наверняка стоит намного дороже, чем рукоять, благодаря своему золоту и драгоценным камням.
– Откуда ты знаешь?
– Выяснил, какая фирма сделала кубок. Он стоит целого состояния.
– О Боже! И этот сопляк Эндрю возился с ним на кухонном полу.
– С ума сойти, – согласился я, не в силах удержаться от улыбки.
– Айвэн знает, где кубок?
– Вряд ли, – сказал я и объяснил дяде, где лучше всего искать концы.
– А ты плут, Александр, – восхитился дядя Роберт.
Он заметно повеселел. Мы отправились к нему в комнату «выпить чего-нибудь покрепче», и я здорово огорошил Самого, предложив в следующий раз, когда Зоя Ланг станет настаивать, что рукоять принадлежит нации, согласиться с этим. Нация от такой сделки только проиграет.
– Почему? Объясни ход своих мыслей.
– Из поколения в поколение – с тех пор, как введен налог на наследство, Кинлохам приходилось платить за эту рукоять. Объект остается неизменным, но после смерти очередного владельца его по новой облагают налогом. И так без конца. Если вы передадите рукоять нации и эта реликвия станет общественной собственностью, страна лишится этого налога. Сама убьет курицу, несущую золотые яйца...
Как бы размышляя вслух, дядя Роберт сказал:
– Джеймс не будет платить дурацкого налога за замок, как это делал я. Это самая важная причина, чтобы передать рукоять в собственность нации.
– Человека облагают налогом за ценный подарок своему сыну, а за проигрыш такой же суммы в казино никакого налога платить не надо. Странно. Но для вас это будет означать людскую злобу и зависть.
– К чему ты клонишь?
– К тому, что делать с рукоятью.
– Ты всерьез думаешь, что нам следует отказаться от нее? – Нет, – сказал я, – но арифметика может остудить пыл доктора Зои Ланг.
– Надо попытаться сделать это. – Дядя Роберт щедро плеснул виски в мой стакан. – С Богом, Ал.
– Если вы напоите меня, – сказал я, – то я проиграю Джеймсу в гольф.
Я проиграл Джеймсу в гольф.
– Что ты там наговорил отцу? – спросил меня Джеймс. – У него такое приподнятое настроение, точно он поймал двадцатифунтового лосося.
– Просто он хорошо ко мне относится.
– То-то ты весь сияешь.
Между Джеймсом и Пэтси была та разница, что мой кузен чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы не злиться, если его отец случайно (или нет) бросит в мою сторону дружелюбный взгляд. Джеймс должен был наследовать титул Самого и все его состояние. Над Джеймсом не тяготели дьявольские сомнения, терзавшие Пэтси.
Как всегда, мы в мирном соперничестве прошли восемнадцать лунок, смеясь и чертыхаясь по поводу своих неудач. Беспомощно неумелые, мы замучились подсчитывать очки и спорить – у кого их сколько. Мы были довольны друг другом – кузены в самом простом смысле этого слова, считающие свое родство и преданность друг другу чем-то само собой разумеющимся.
Следом за собой мы катили на маленьких тележках сумки, и если я каждый раз осторожно возвращал свои клюшки на место, вместо того чтобы заталкивать их в сумку, так это потому, что рукоятки их опирались не на прочное дно сумки, а погружались в широкую чашу, завернутую в серую материю и спрятанную в сумке. Да, это было украшенное драгоценными камнями золотое сокровище, изготовленное Максимом в 1867 году.
Мы весело завершили игру, и в здании клуба я насухо вытер деревянные и металлические части клюшек и стоймя расположил их в сумке, которую спрятал в шкафчик. Клюшки, как часовые, охраняли «Золотой кубок короля Альфреда».
В верхней части моей сумки для гольфа жесткие перегородки отделяли одну клюшку от другой, чтобы те не задевали и не могли повредить одна другую. Вот почему мне пришлось купить сумку, у которой можно было отстегивать дно (для чистки). В замке я проделал это и вложил туда «Кубок короля Альфреда». Сумка пришлась ему как раз впору. На тот случай, если сломается «молния» и дно нельзя будет отделить или снова присоединить к сумке, магазин давал гарантию, что заменит неисправную сумку, поэтому я не опасался никакого «прокола».
Безликая дверца шкафчика была анонимна и ничем не отличалась от дверец всех других шкафчиков
