кино. Сам он именно этим и ограничил бы свои с ней отношения, если бы был на месте братишки. А вот ограничит ли Сережка — это еще как сказать. Может, да, а может, и нет. Тут ведь вся беда в том, что Сережка — он же странный какой-то, с девушками до сих пор не бывал, все с книжками сидел, а такие, как он, тихие, — народ в этом отношении опасный. Сегодня он тихий, а завтра, втихаря, такое вдруг отмочит, что после сам не рад будет. Кто его знает, этого Сережку, — возьмет да через год-два с ней и распишется! А это уж плохо будет, факт.
Николай вспомнил одного своего приятеля, хорошего токаря, женившегося на дочери инженера, начальника цеха. Николай сам гулял в позапрошлом году у них на свадьбе. Любовь между ними была большая, не могли налюбоваться друг на друга, а года вместе не прожили. Она начала говорить, что он загубил ее жизнь, что она, мол, училась, а теперь стала женой простого рабочего, и пошла у них такая мура, что посмотрели-посмотрели, да и разошлись. А ну, как и с этой такое будет? Факт, что Сережка простым рабочим не останется, но на инженера учиться — долгое дело. И если они поженятся через пару лет, так сколько это времени придется им жить на стипендию да на его, Николая, заработок. А Таня к такому не привыкла. И сама будет маяться, и Сережке жизнь покалечит…
Вечером Николай поплотнее притворил дверь и подсел к брату на кровать.
— Слышь, Сереж, — начал он нерешительно, — я тут с тобой поговорить хотел… Тебе как, Таня эта — очень нравится?
Сергей почувствовал, что краснеет.
— Ну, нравится, — сказал он храбро. — А что?
— Да нет, я ничего такого, — заторопился Николай, — ты не думай, она мне и самому здорово тогда понравилась. Слышь, Сереж… я просто как старший брат хотел с тобой поговорить… ну, понимаешь, посоветовать! Ты с девушками до сих пор не очень как-то, верно, так что сейчас это тебе вроде бы в новинку — ну, там проводить, поцеловаться, все такое…
— Вот еще, — пробормотал Сережка каким-то чужим голосом, — очень мне это надо, целоваться…
— А чего такого, — возразил Николай, — очень просто, законная вещь! Я в твоем возрасте только этим и… да, так я вот что хотел сказать. На твоем месте, Сереж, я бы все это всерьез не закручивал. Точно тебе говорю, я бы не закручивал. С первого раза никогда всерьез не бывает, это я тебе точно говорю. Я против Тани ничего не имею, ты не думай, но только ведь это у тебя первая девушка, верно, а будет еще много, и, может, после тебе какая еще больше понравится, — а если ты с Таней всерьез закрутишь, так потом оно вроде некультурно получится, идти на попятную…
— А я никогда не пойду на попятную, — сказал Сергей.
— Выходит, всерьез?
Сережка помолчал и потом сказал, будто нехотя:
— Вроде бы так…
— Ну, что ж. Тебе, конечно, виднее, — сказал Николай. — Я, Сереж, понимаю, — в таких делах лучше без советчиков. А только я бы на твоем месте все ж таки подумал бы еще и подумал… Ты вот помнишь, я тебе про Петю говорил, что на дочке инженера Куховаренки женился? Тут, понимаешь, в оба нужно смотреть… ты-то не Петя, я понимаю, ты токарем не останешься, но я к тому, что если бы вы, скажем, поженились раньше, как ты вуз кончишь, так это ей здорово будет трудно… Ты вот сам говорил, как она живет, да и видно по ней. Дочка Куховаренки не жила так, а все равно не по вкусу ей пришлась рабочая жизнь. Таня, она ведь уже к другому привычна… вот оно что. А так она девушка мировая, это я ничего не говорю! Так что ты, Сереж, подумай — прикинь мозгами, как оно лучше… а то после вскинешься, да поздно…
Почти всю эту ночь Сережка не спал. Сначала он был просто возмущен, хотя и не винил Николая. Он ведь не знает Таню — поэтому так и говорит! Факт, она привыкла к богатой жизни. Так что с того? Вон, Сергей Митрофанович читал Некрасова — про жен декабристов, которые в Сибирь поехали добровольно. Те еще хуже были, аристократки на все сто, а ведь поехали! Любили, потому и поехали.
Самое правильное — это как Валька, жениться на первом курсе. До вступительных нельзя — много мороки. А как вступительные сдал — тогда женись спокойно, чего там. Ну, трудно будет, факт, так ведь если любишь — разве этого побоишься? Да нет, чего там, просто он не знает Таню так хорошо, как я…
Но дело в том, что у Сережки был слишком трезвый ум — несмотря ни на что. Слишком логичный, слишком требующий ясности во всем до конца. Случайно промелькнувший довод — «не знает ее так, как я», — тотчас же вызвал ответную мысль: «А как, собственно, я ее знаю?» За этой мыслью, как нить из клубка, потянулись другие, не менее тревожные. Сережка лежал на спине, глядя в темноту широко открытыми глазами, и сердце его капля по капле наполнялось тоской и беспокойством.
За высоким окном, в занесенном сугробами саду, мальчишки из младших классов швырялись снежками. Таня следила за ними с завистью.
— Люся, а может, выскочим — побесимся немножко в снегу? Мне так хо-о-очется…
— Пожалуйста, не выдумывай. Ты мне лучше отвечай на вопрос.
— О чем это? А-а-а, насчет этой Ани… но, Люся, что я могу, если мне вовсе не хочется никуда с ней ходить. Что за удовольствие показываться куда-то с таким чучелом: она одевается как колхозница, я просто умерла бы, если бы мне пришлось так одеваться. Очень нужно…
— Повтори-ка, что ты сейчас сказала! — вспыхнула Людмила.
— Что, Люсенька?
— Что ты сказала насчет колхозниц?
— Ну, — Таня покраснела, — что они плохо одеваются, но это я не в том смысле…
— Ты что, окончательно сошла с ума? Ты, завтрашняя комсомолка! Ты соображаешь, что ты сейчас сказала?
— Люсенька, ты ведь меня не так поняла. Люсенька, я сказала не в том смысле, что бедно, а просто что безвкусно, ты понимаешь? Ты помнишь, нас в прошлом году посылали приветствовать съезд передовиков сельского хозяйства, и там еще была одна передовица — или передовичка, как это правильно сказать, — из какого-то колхоза-миллионера, ты помнишь — на ней еще было пестрое крепдешиновое платье, наверное очень дорогое, с такими вот оборками, а поверх — серый жакет от костюма, английского покроя, — и ты еще сама сказала, что это просто немыслимо — такое сочетание, помнишь? Люсенька, я ведь только в этом смысле, просто она мне очень запомнилась, да ведь пойми: Аня ведь тоже совсем не бедная, только у нее нет никакого вкуса, а платьев у нее много, куда больше, чем у меня…
— Так ты в таком случае изволь выражать свои мысли более членораздельно, — сказала Людмила, меняя гнев на милость. — Послушал бы тебя кто-нибудь со стороны!
— Люсенька, ну я больше не буду, честное слово, я всегда буду очень-очень хорошо обдумывать каждое свое словечко! Вот, а на тот вечер я не пошла с Аней только потому, что была в кино с Дежневым. Ну и, конечно, еще потому, что мне с ней действительно неприятно ходить вместе…
— Вот с этого и нужно было начать, что ты была в кино! А то наговорила глупостей… смотри, у меня в кармане нашлась завалящая ириска. Хочешь половинку? На, кусай — только не пальцы. Так ты признавайся, что там у тебя с Дежневым?
Таня покраснела:
— Да так, ничего…
— Слушай, Танька! Ты что думаешь — я слепая?
Таня, зардевшись еще ярче, обняла подругу за плечи и стала что-то торопливо шептать ей на ухо.
— О-о-о, — протянула Людмила, — так вот он какой! А ты его?..
Таня энергично замотала головой:
— Нет, нет, но только…
— Что «только»?
— Теперь я страшно жалею, правда!
— О чем жалеешь?
— Что «нет»…
Архимед поймал Сережку в нижнем коридоре.
— Послушай, Дежнев! Как там с реостатом?
— Ничего, Архип Петрович, отжиг сегодня кончат. Наверно, завтра начнут вить спирали.
— А, это хорошо. Все благополучно? Ты присмотри там, будь ласков, у меня ни минуты нет времени. Что
