Тень быка

Отец, которого Маноло не помнил, сделался первым и единственным героем для жителей города. Они знали обо всём, что он делал и говорил. Они знали глубину и ширину его ран. Они даже знали или утверждали, что знают, о чём он думал.

Особенно точно они знали, что о предназначении Хуана Оливара как великого тореро было известно с самого начала, с рождения. Им никогда не надоедало говорить об этом. Они постоянно повторялись, но всё-таки с удовольствием слушали при этом друг друга. И каждый что-то добавлял или отнимал от повествования в соответствии со своим собственным видением.

— Ему было не больше двух лет, — вспоминал кто-нибудь, — когда сеньора Оливар послала за Марией Альвар…

— В то время Марии было примерно сто три…

— Да нет, больше, не меньше ста пятнадцати.

— Не важно, сколько лет было Марии Альвар. Хуан едва родился, когда величайшая из когда-либо живших цыганка-гадалка…

— Поговаривают, что её способность так ясно видеть будущее происходила прямиком от сатаны.

— Кто знает!

— В то время в Гранаде жила цыганка-гадалка ещё получше.

— Кто? Флора? Да ну, куда ей до старой Марии! Кроме того, это Мария её всему обучила.

— Мария Альвар могла посмотреть на новорождённого и без карт, без звёзд, без чего бы то ни было рассказать вам, когда малыш пойдёт, когда заговорит, будет ли болеть и сильно ли заболеет…

— Когда она увидела Хуана Оливара, то упала на колени.

— Я там был! Знаете, что я подумал, когда она так сделала? Что, небось, маленький Хуан, когда вырастет, будет Папой Римским.

— И что Мария сказала?

— Ну это я как сейчас помню! Всё ещё стоя на коленях, она посмотрела на кроху и перекрестилась. 'В двенадцать, не прежде, но в двенадцать, мальчик принесет Арканхело великую славу. Это будет на бычьей арене. Там он будет сражаться с первым своим быком и убьёт его. И будет продолжать убивать быков, пока жив. Этот город обретёт лучшего матадора Испании!'

— И больше ничего? Не сказала, что Хуан и думать не будет про корриду, пока не встанет перед первым своим быком?

— Нет, ничего такого не было.

— А кто-то мне говорил, что было.

— Ничего она больше не сказала. Думаю, она увидела его смерть, но не сказала ничего. Только то, что я повторил. Не больше и не меньше.

— Граф де ла Каса первым поверил старой цыганке. Он всё время брал Хуана с собой на корриду. И не терял мужества, когда мальчик не хотел в корриду играть.

— А сколько коррид видел Хуан Оливар до двенадцати лет?

— Двадцать пять, а может — и тридцать.

— Меньше!

— Меньше быть не могло. Больше — да, но не меньше.

— Не важно. Граф брал мальчика посмотреть, как сражаются с быками, а мальчик сидит себе и смотрит, без малейшего интереса.

— Граф никогда не сомневался, что Мария была права. Он просто ждал, пока Хуану Оливару не исполнится двенадцать.

— А как старательно он растил для мальчика быка!

— Он знал, граф-то, что мальчик заслуживает самого лучшего, что могло быть на его ганадерии.

— Быка для мальчика назвали Касталон, и он был одним из самых лучших, выращенных когда-либо графом.

После такого разговора кто-нибудь почти всегда принимался читать отрывок из биографии Хуана Оливара, написанной самым знаменитым комментатором корриды, Альфонсо Кастильо:

'Там, на весенней тьенте графа де ла Каса, Хуан Оливар, двенадцати лет, сделал свой первый выпад с плащом. Он вышел на арену с трёхлетним быком, и бык был мёртв через четырнадцать минут после первого выпада Хуана Оливара. На протяжении этих четырнадцати минут мальчик сражался, выказав редкое изящество, тонкое искусство и большую отвагу. Бык умер от шпаги, вонзённой так же спокойно и прекрасно, как вонзается всякая шпага, достигающая сердца быка. В двенадцать никогда не упражнявшийся и даже совершенно не интересовавшийся виденными им корридами Хуан Оливар был матадором. Так исполнилось предсказание цыганки'.

Для людей Арканхело не играло роли, что в отношении Маноло никаких подобных предсказаний не имелось.

— Твоя мать не желала впускать цыганок в дом, — сердито сообщил ему кто-то однажды. — Мария умерла до твоего рождения, но Флора была ещё жива. Она хотела приехать и предсказать твоё будущее, но твоя мать была категорически против.

— Может, нам бы и пригодилась предсказательница, — добавлял кто-нибудь другой, — будь Маноло меньше похож на отца. Но все мы знаем, что он вылитый отец. И все мы знаем, что он вырастет точно таким же. Никто в Арканхело не думает по-другому.

Когда Маноло впервые услышал, как говорят, насколько он похож на отца, он пошел домой и встал напротив большого портрета. Он взял зеркальце с маминого туалетного столика и посмотрел сперва на отца, а потом на себя. Люди говорили правду, особенно про нос. Но если у кого-то нос длинный, а сам он не храбрый, что тогда? Разве длинный нос как-то помогает быть храбрым?

Ему было девять, когда он точно узнал, что не храбр. Два происшествия в один и тот же день убедили его в этом.

Как-то он шёл из школы с другими ребятами, и они заметили запряженный мулом воз, доверху нагруженный сеном. Сломалось колесо, и погонщик пошел за подмогой.

Остальные мальчишки забрались на воз; затем, визжа от восторга, они попрыгали вниз на траву около дороги. Прыгать было высоко, и, глядя на них, Маноло знал, что никогда не сможет заставить себя спрыгнуть с такой высоты.

— Маноло! Твоя очередь!

— Маноло ещё не прыгал, пустите его!

— Чего ты ждёшь?

Он слышал, как его зовут, и видел, что ему машут руками, но не мог сдвинуться с места. Вершина воза, казалось, достигала небес.

Хайме, его лучший друг, чей брат Хуан мечтал стать матадором, подошел и взял Маноло за руку.

— Что с тобой? — спросил он, внимательно вглядываясь в него. — Ты такое пропускаешь, это же здорово! Почти как птицей быть, как летать. А ты еще не попробовал.

Маноло не мог ответить. Горло его сжалось и стало жутко сухим.

— Давай, — настаивал Хайме, смеясь и таща Маноло за собой.

— Не… не хочу я прыгать, — ухитрился сказать Маноло, не дойдя до телеги.

— Почему? — удивился Хайме. — Почему ты не хочешь прыгать?

Тут-то и появился хозяин телеги. Он и мальчишки заметили друг друга одновременно.

— Убирайтесь! — закричал погонщик, кидаясь к ним с кнутом в руке.

Но мальчики уже бросились врассыпную. Они неслись по дороге, смеясь и крича. Убежали все, кроме Маноло.

— Убийцы! Разбойники! — вопил погонщик, потрясая кнутом вслед исчезавшим.

Маноло почти не обращал на него внимания.

Если бы погонщик не вернулся, думал он, его друзья, конечно, заметили бы то, что знал теперь он сам: