Тень быка

Наконец граф представил его исхудалому сеньору в инвалидной коляске.

— Это Альфонсо Кастильо.

Знаменитого комментатора корриды никогда не фотографировали. Маноло часто пытался представить, как же он выглядит. Он думал — этот человек великан, больше чем человек и разве что немного меньше, чем бог. Только глубокие глаза Кастильо отвечали этому представлению. Его тело, прикрытое одеялом, было, похоже, сильно изломано, но Маноло никогда не слышал, что Кастильо калека. Они не поздоровались за руку; руки Кастильо остались лежать у него на коленях.

— Как странно, что ты здесь, — сказал он без улыбки, и странные глаза его смотрели сурово. — Я думал, в последнюю минуту город Арканхело воздержится от попытки повторить историю таким бессмысленным образом. Но ты здесь, где по справедливости место только призраку твоего отца.

— Почему бы мальчику не быть здесь? — Эмилио Хуарес подошел к ним и положил руку на плечо Маноло. — Тьенты — не для призраков, они для мальчишек вроде Маноло, для мальчишек, долго ждавших, чтобы доказать, как они храбры.

— Озаботился ли кто-нибудь, — Альфонсо Кастильо не спрашивал о ком-то определённом, а бездонный его взгляд был всё ещё устремлен на Маноло, — озаботился ли кто-нибудь спросить мальчика, хочет ли он быть здесь? Сдаётся мне, мы взяли на себя то, что принадлежит только Богу: играть человеческой судьбой. Но и Бог не попирает свободной воли.

Эмилио Хуарес улыбнулся и, склоняясь к уху Маноло, прошептал:

— Ты как? Счастлив и немного испуган, верно?

— Альфонсо! — запротестовал граф. — Зачем тебе спрашивать, хочет ли мальчик быть здесь? Ты только посмотри на него! Он, как и все, ждал этого дня.

Граф обнял Маноло за плечи.

— Пойдём со мной в кабинет, я хочу показать тебе кое-что. Идём с нами, Альфонсо!

— Не хотел бы я это пропустить, — мрачно пробормотал Кастильо и, отказавшись от предложения графа покатить коляску, направил её к резным двойным дверям. Граф и Маноло пошли за ним.

Граф раздвигал большие двери, когда Хуан Гарсия подошёл к инвалидной коляске.

— Сеньор Кастильо, — робко начал мальчик.

— Что? — нетерпеливо спросил Кастильо.

— Я… я бы очень хотел… пожать руку величайшему из комментаторов.

— Кто ты?

Граф обернулся к Маноло и тоже спросил, что это за мальчик.

— Он мой друг, Хуан Гарсия, — Маноло впервые заговорил с тех пор, как вошёл в дом графа. — Вы мне разрешили привести его.

— Вы обо мне не слышали, — сказал Хуан сеньору Кастильо и густо покраснел.

— Но безусловно ещё услышу, — Кастильо улыбнулся, и улыбка осветила его изможденное лицо. Он больше не выглядел суровым и таинственным. — Ты когда-нибудь станешь великим тореро ?

— Если есть на то воля Божья.

Альфонсо Кастильо протянул руку.

— Тогда я желаю тебе Божьей воли.

— Заходите же, — сказал граф, пока Альфонсо Кастильо заезжал в коляске вовнутрь. — Я закрою двери.

За закрытыми дверями в комнате оказалось совсем темно. Граф подошел к окну и потянул за шнур занавесей. Когда те раздвинулись, луч света озарил камин и картину над ним. Маноло раскрыл рот от неожиданности. На картине был мальчик, в точности похожий на него.

— Это твой отец, — сказал граф, — на этой самой ферме, со своим первым быком. Художник по памяти нарисовал, а память у него была великолепная.

— Не восхищайся тем, как близко к быку стоит твой отец, — сказал Кастильо, пододвигая коляску ближе к картине. — Или изяществом, с которым он направляет зверя мулетой. Я хочу, чтоб ты посмотрел на лицо твоего отца. Что ты видишь?

Маноло поднял глаза к лицу мальчика. Теперь он видел, что оно не совсем как его. В нём было что-то большее, чем серьёзность, большее, чем сосредоточенность или страх.

— Я вижу, — медленно произнес он, — лицо мальчика… становящегося мужчиной.

— Совершенно верно, и хорошо сказано! — по голосу Кастильо было видно, что он горд ответом. — В тот самый миг твой отец оставлял детство позади. И он был счастлив, что мог сделать это в двенадцать. Он не просто становился тореро, он принимал на себя ответственность мужчины.

Граф показал на противоположную стену.

— Это голова быка, которого убил в тот день твой отец.

Гигантская голова чёрного быка смотрела свысока на Маноло. У неё были длинные острые рога; открытые глаза стеклянно блестели. «Она слишком большая, — подумал мальчик, — она такая же, как голова Пататеро». Но глаза этого быка были другими, не такими страшными, как глаза отцовского убийцы.

— Его звали Касталон, — сказал граф. — Твоего сегодняшнего быка зовут Касталон Второй. Он столь же великолепен, как и этот. И я полагаю, он заслужил ту же участь. Великой фаэны великого тореро.

Маноло глядел в пол и знал, что граф ждёт ответа, ждёт заверения, что он, Маноло, приложит все усилия, чтобы… Но ничего такого он не скажет.

— Не будете ли вы так любезны оставить нас наедине?

Это сказал Кастильо. Маноло не поднимал головы и не видел, как граф вышел. Но вот когда Альфонсо Кастильо заговорил, голову он поднял.

— Не должно быть другой участи храброго зверя, кроме благородной смерти после благородного поединка. Но с человеческой судьбой не так. Человек не похож на сражающегося быка. Жизнь человека должна быть не только борьбой, но и отданием себя, и любовью. Человеческая жизнь — это многое. Прежде чем станешь мужчиной, ты можешь выбирать из множества вещей: поступить правильно или неправильно; сделать, как хочешь ты или как хотят окружающие; быть верным себе или нет.

Впервые с тех пор, как проснулся, Маноло почувствовал реальность того, что слышал и видел. Нет, страх не оставил его, он всё ещё сидел внутри, но разум его работал. Он повторил про себя последние слова Кастильо. Мама сказала почти то же самое, когда говорила об отце.

— Никто, кроме твоего отца, не узнал, почему я на самом деле сижу здесь, в этом кресле, а не стою рядом с тобой, — голос Альфонсо Кастильо смягчился и больше не казался хриплым. — Около десяти лет назад тореро, утверждавший, что я разрушил его карьеру своими отзывами, вызвал меня сразиться с быком. Я мог бы отделаться от него шуткой. Сперва я так и сделал; а потом засомневался, был мой отказ от вызова проявлением ума или же трусости. Я был на пути к скотоводческой ферме, где хотел найти ответ, когда моя машина слетела с дороги. Наверное, авария случилась из-за того, что я боялся грядущей встречи с быком. Размышляя о том, чтобы встать лицом к лицу со зверем, я открыл для себя, как силён бывает страх. Когда я писал о матадорах, то понимал — они боятся попасть на рога, боятся смерти, но думал, что люди они смелые, поскольку могут подчинить себе страх, изгнать его прочь из разума и свободными делать своё дело. В тот день, из-за аварии, я не смог узнать, способен ли я на такое. Но с тех пор я встретил другие страхи, в самых разных ситуациях. С тех пор я выяснил, что нельзя путать мужество и храбрость с бесстрашием. Настоящая храбрость, истинное мужество — в том, чтоб действовать вопреки страху, зная страх.

Пока Альфонсо Кастильо говорил, он смотрел на портрет Хуана Оливара. Сейчас он повернулся к Маноло.

— Но я не собирался говорить о себе. Я хотел дать тебе совет. Взрослые вечно их дают, профессиональный риск такой. Не позволяй на себя давить. Если ты честен с собой, то сам на себя надавишь. Но только если это будет для тебя по-настоящему важно. Я хорошо знал твоего отца, возможно, лучше всех, кого он называл друзьями. Будь он жив, я уверен, тебя бы здесь сейчас не было. Он бы понял, что ты не слепок с него, и ты бы тоже об этом знал. Не думаю я, что ты хочешь быть матадором. Я не считаю, что ты такой же, как твой отец. Будь собой, и если ещё не