оборона на сто километров в глубину.
– Объясняли же – немец здесь готовится наступать...
– Знаю, что готовится. Об этом можно догадаться и без объяснений. Вопрос: почему он решил наступать именно здесь, под Курском?
– Может, ему эта самая нужна, ну как ее... – Мишка зевает протяжно, с подвывом. – Ну, магнитная аномалия.
– Ах, вот оно что, – уважительно говорит Сергей, – выходит, все дело в аномалии. Силен ты, лейтенант, силен, язви тебя в печенку. После войны небось в академию будешь держать, на генерала захочешь учиться?
– Я после войны девушку себе заведу, – мечтательно говорит лейтенант Званцев. – Такую, знаешь... чтобы все смотрели и завидовали.
– Чего же до войны не завел?
– Да так как-то, не успел.
– «Не успел»! – передразнивает Сергей. – Тюфяк ты, лейтенант. Так и после войны не успеешь: летчики и танкисты понаедут, да все с орденами...
– Все равно после войны девчат больше останется, – подумав, успокоенно говорит Мишка. – Нам с тобой хватит.
– У меня уже есть, чего мне беспокоиться.
– Еще довоенная?
– Довоенная. Учились вместе.
– Во, еще и учились вместе. Письма пишет?
– Какие там письма, – помолчав, говорит Сергей. – Я ж тебе говорил, что до войны жил в Энске. Что она, через фронт станет писать?
– Так нет, я понимаю, – смущенно оправдывается Званцев, – просто я думал, что она не там сейчас... А отчего же так вышло, что не эвакуировалась?
– Я почем знаю! Значит, не эвакуировали. Не сама же захотела остаться, верно?
Лейтенант Званцев долго молчит, потом говорит бодрым голосом:
– Ладно, вот скоро пойдем через Днепр, может, осенью и увидитесь. Хорошая девушка-то?
– Хорошая, – кратко отвечает Сергей, закидывает руки за голову и потягивается. Жарко припекает майское солнце, высокое синее небо стоит над оврагами и холмами, над березовыми перелесками и тощей, проросшей сорняками и полувытоптанной зеленой пшеницей, над зарывшимися в землю дивизиями. К западу, к северу, к востоку – на десятки и десятки километров – танки и полевые кухни, штабные блиндажи и солдатские землянки, склады боеприпасов, хлебопекарни, пушки и гаубицы, вошебойки, бани и гвардейские минометы – всё под землей, под бревенчатыми накатами, под аккуратно уложенным дерном и маскировочными сетями. Когда бьют большие калибры – 152, 203, 305 миллиметров, – от бешеных ударов раскаленного воздуха сети рвутся и мечутся, словно клочья изодранных шквалом парусов; но сейчас молчат опущенные и зачехленные брезентом орудийные жерла, молчат и дремлют, дожидаясь своего часа, и неподвижно висит над ними плетенная из веревок паутина; лишь теплый ветер играет желтыми и зелеными лоскутками камуфляжа. Мирная тишина стоит над передним краем, над дивизионными и армейскими тылами, над всем южным фасом Курского плацдарма.
– Девушка у меня хорошая... – задумчиво повторяет Сергей и натягивает на глаза козырек фуражки. Ему очень хочется поговорить сейчас о Тане. Рассказать, как они познакомились, как ссорились и мирились, как убежали в тот день с уроков и до рассвета просидели в парке, а потом возвращались домой – и таким тихим и голубым был утренний проспект, и как шуршала метла заспанного дворника и лохматый пес лакал из поилки... Но разве об этом расскажешь обычными словами? К тому же Мишка не поймет, он ведь ничего подобного не испытал. Сергею становится очень жаль приятеля, который попал на фронт, даже не успев обзавестись девушкой.
– Ничего, Мишка, ты себе тоже найдешь, – говорит он бодро.
– Может, убьют раньше, – озабоченно замечает Званцев. – Ребята в училище подсчитывали – насколько хватает одного лейтенанта. Не помню уже, что-то немного выходило... на месяц, что ли.
– Будешь об этом думать, хрен тебя и на неделю хватит. Чем только смотрело начальство, когда тебе давало вторую звездочку? Я бы и первой не дал. Хорош командир, который заранее высчитывает, скоро ли его убьют...
– Во-первых, не командир, а офицер...
– Видал? Он уже офицером себя вообразил. Ты стань им сначала!
– ...А во-вторых, – невозмутимо продолжает лейтенант Званцев, – я же не перед бойцами это говорю, а с тобой, с глазу на глаз...
– А перед ротой строишь из себя героя? Ты зря. Думаешь, что бойца так просто обмануть. Если ты всерьез на это рассчитываешь, так ты не офицер, а лопух с погонами, понял?
– Ну чего, чего привязался, – уже обижается Званцев, – у меня с ротой самые лучшие отношения, кого хочешь спроси, хоть старшину...
– Тогда, значит, ты здесь передо мной ломаешься, Печорина разыгрываешь. Подумаешь, фаталист!
– Да не фаталист я, иди ты к черту! Ну просто нужно же в глаза смотреть правде, верно?
Лейтенант Званцев молча курит, потом передает Сергею бычок. Тот подносит его к губам, крепко держа самыми кончиками большого и среднего пальцев, огнем к ладони; он делает глубокую затяжку, когда Званцев, обладающий на редкость острым слухом, поднимает голову и, заслонившись ладонью, начинает высматривать что-то в небе.
