штор. У нее была белая кожа, фантастические брови, глаза цвета янтаря, фотогеничные скулы и капризный рот.
Ей было девятнадцать, и она мне не нравилась.
– Доброе утро, – поздоровался я.
– У вас была открыта дверь.
– Дурная привычка. Пора мне с ней покончить.
Освободив бутылку из бумажной обертки, я поставил ее и два приземистых стаканчика на серебряный подносик, приз за победу на скачке, спонсором которой была какая-то кондитерская фирма. Подносик был симпатичный, весом тридцать четыре унции, испорченный, однако, надписью:
К тому же я никогда не ел шоколада – не мог себе позволить, чтобы не растолстеть.
Раскованным жестом она обвела комнату:
– Шикарная обстановочка!
Интересно, зачем это она ко мне пожаловала, подумал я, а вслух сказал:
– Хотите кофе?
– Кофе и каннабис!
– Вы ошиблись адресом.
– Какой вы колючий! – сказала она.
– Сущий кактус, – согласился я.
С полминуты она смотрела на меня в упор своими влажными глазами. Затем сказала:
– Насчет каннабиса это я так. Чтобы встряхнуть вас немножко.
– А!
– Вижу, что ничего не вышло. Зря старалась.
– Тогда просто кофе?
– Да.
Я пошел в кухню и взялся за кофейник. На кухне преобладали белые и коричневые цвета с добавлением желтого и медно-красного. Мне нравилась эта гамма. Цвета вообще действовали на меня так, как на других действует музыка. Я не очень любил музыку, а когда ее было слишком много, и вовсе выходил из себя. Особенно меня раздражало то, что исполнялось в ресторанах и самолетах. Я не держал в доме проигрыватель и вообще предпочитал тишину.
Она проследовала за мной из гостиной и стала оглядывать кухню с легким удивлением.
– Неужели все жокеи так живут?
– Естественно.
– Что-то не верится.
Она заглянула в буфет, обшитый сосной, откуда я доставал кофе.
– Вы сами себе готовите?
– Как правило.
– Любите изысканные кушанья – например, шашлык? – В голосе чуть скрытая насмешка.
– Нет, бифштексы.
Я налил дымящийся кофе в чашки и предложил Роберте сливки и сахар. Она отказалась от сахара, но сливки налила щедро. Затем она уселась на желтую табуретку. Ее медные волосы хорошо смотрелись и в кухне.
– Вы, похоже, неплохо ее переносите, – сказала Роберта.
– Кого?
– Дисквалификацию.
Я промолчал.
– Кактус, – сказала она.
Она не торопилась с кофе, делала редкие глотки, изучающе поглядывая на меня поверх чашки. Я, в свою очередь, изучал Роберту. Почти одного роста со мной, прекрасно владеет собой, холодная, как стратосфера. На моих глазах она росла, превращаясь из капризного ребенка в эгоцентричного подростка, в капризную дебютантку и, наконец, в сверкающую подделку под фотомодель, сильно мающуюся от скуки. За те восемь лет, что я ездил у ее отца, мы встречались редко и разговаривали мало – в основном возле скакового круга и у дверей весовой. В те моменты, когда она ко мне обращалась, она смотрела поверх моей головы.
– Вы не хотите мне помочь, – сказала Роберта.
– Помочь объяснить, зачем вы ко мне пришли? – продолжил я.
Она кивнула:
– Мне казалось, я вас знаю. Теперь я поняла, что ошибалась.
– Что же вы ожидали увидеть?
– Отец говорил, что вы родились и выросли на ферме, где свиньи забегали и выбегали из дома.
– Он преувеличивал.
Она чуть подняла подбородок, словно желая предупредить фамильярность со стороны собеседника, – жест, который я видел у нее и ее братьев сотню раз. Подражание родителям.
– Это были не свиньи, а куры, – уточнил я.
Она окинула меня надменным взглядом. Я ответил легкой улыбкой, не собираясь «знать свой шесток». Некоторое время она напряженно думала, как же лучше обращаться с кактусом, – я отчетливо слышал, как крутятся колесики в ее мозгу, – и наконец подбородок занял первоначальное положение.
– Настоящие?
Вот это уже хорошо. Я почувствовал, что улыбаюсь почти искренне.
– Вполне.
– Вы не похожи на... Я хочу сказать...
– Я прекрасно понимаю, что вы хотите сказать. Пора бы вам избавиться от этих цепей.
– От цепей? О чем вы говорите?
– От цепей, сковывающих ум. От оков, в которых томится ваша душа.
– С умом у меня все в порядке.
– Вы шутите, ваша голова набита идеями, которым уже пора на свалку.
– Я пришла сюда не для того, чтобы... – запальчиво начала она и вдруг осеклась.
– Вы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления, – иронически закончил я.
– Коль скоро вы употребили этот штамп, то да. Но я не собиралась это говорить.
– Зачем же тогда вы пожаловали?
Она помолчала и ответила:
– Я хотела вашей помощи.
– Для чего?
– Чтобы... чтобы справиться с отцом.
Меня удивило, во-первых, что с отцом приходится «справляться», а во-вторых, что она не может сделать этого без моей помощи.
– В чем же заключается мое участие?
– Он... он совершенно разбит. – Неожиданно в ее глазах блеснули слезы. Это смутило и разозлило ее. Она неистово заморгала, чтобы я не заметил, что глаза у нее на мокром месте. Слезы были восхитительны – в отличие от причины, по которой она старалась скрыть их от меня.
– Вот вы, например, – быстро проговорила она, – ходите как ни в чем не бывало, покупаете виски, пьете кофе, словно на вас не обрушилась страшная лавина, словно ваша жизнь не разбилась вдребезги и подумать об этом адски больно. Может, вы не понимаете, как человек в подобном положении может нуждаться в помощи. Правда, я никак не могу взять в толк, почему вам самому не требуется помощь, но то, что отцу она необходима, не вызывает у меня никаких сомнений.
– Мне ему нечем помочь, – кротко возразил я. – Он обо мне слишком невысокого мнения.
Она сердито открыла рот, но тотчас же его закрыла, сделала два вдоха-выдоха, чтобы взять под контроль свои эмоции, и сказала:
