Я не хотел, чтобы она угодила в беду... бедная Грейс... Я хотел помочь ей, хотел, чтобы все стало на свои места... хотел сохранить лошадей. Они ведь по справедливости принадлежали мне, разве не так? Вот я и занялся этим... Все оказалось не так трудно, раз уж поставить перед собой такую цель...
Ферт криво улыбнулся мне, я ответил ему тем же и подумал, что брак может оказаться самой настоящей пыткой. Психическая неуравновешенность Грейс только усилилась из-за того, что она жила с человеком с сексуальными отклонениями. Джек испытывал чувство вины, которое пытался каким-то образом загладить. У обоих рассудок пасовал перед эмоциями, и те бурлили в их замкнутом интимном мире, как в котле с туго завинченной крышкой, угрожая взрывом. Жизнь с «дорогой Грейс» привела бы многих мужчин покрепче Джека к безрассудным действиям, но Джек не мог бросить ее, потому что не мог бросить своих лошадей, и не мог выгнать ее потому, что любил ее.
Он страстно хотел удержать лошадей Байлера – для ее спокойствия, а также для своего благополучия, но единственным способом добиться этого стало для него устранить Крэнфилда.
– Ну а меня за что же? – спросил я, стараясь сдерживать ярость. – Я-то тут при чем?
– А? – Он прищурился, пытаясь сосредоточить свой взгляд на мне. – Вы... Вообще-то против вас лично я ничего не имел... Но я просто решил, что так будет надежней... Если Крэнфилд решил смошенничать, то жокей должен быть с ним в сговоре.
– Скачка была чистой, – сказал я.
– Да... Я знаю... Но эти глупцы из Оксфорда... Они предоставили такой отличный шанс... Особенно когда я узнал, что заниматься этим будет лорд Гоуэри... А затем... затем я договорился с Чарли Уэстом и Оукли... Да еще брат Грейс рассказал мне совершенно случайно – учтите, случайно, – что, по словам его букмекера, Крэнфилд играл Вишневый Пирог. Тут уж я просто захохотал. Прямо как Грейс... Хохотал и не мог остановиться. Это же комедия, что он сам играл Вишневый Пирог...
– А что насчет Чарли Уэста? – резко спросил Ферт.
– Я заплатил ему... Чтобы он подтвердил: мол, Келли и в самом деле придержал Урона. Я позвонил ему и спросил, не говорил ли Келли когда-нибудь что-то такое... Он ответил, что однажды, в скачке лошадей- новичков, Келли сказал: «О'кей, притормозим, ребята!» Я велел ему сказать, что Келли произнес эту фразу в «Лимонадном кубке». Это прозвучало бы убедительно. Фраза ведь действительно принадлежала Келли.
– Вы защищали Уэста, – сурово заметил мне Ферт.
Я горестно пожал плечами. Джек не обратил внимания, продолжая свои жалкие признания:
– Перед балом Грейс совсем пришла в себя. После того как Крэнфилда лишили лицензии, она прекрасно себя почувствовала. Да еще Байлер сказал, что оставляет у меня лошадей навсегда... Мы радовались... как могли... Потом мы узнали, что Келли явился на бал и рассказывает всем подряд, что его оклеветали и что он обязательно выведет на чистую воду тех, кто это сделал. Потом Грейс увидела дочку Крэнфилда... и снова сорвалась... Совсем как прежде... И я подумал... Если Келли умрет, все станет на свои места.
Ферт медленно покачал головой. Логика, постепенно приведшая Роксфорда от несчастья к преступлению, завела его в тупик.
– Я решил, что он ничего не почувствует, – продолжал Джек. – Я думал, что отравление окисью углерода вызывает потерю сознания. Я думал, это будет похоже на сон. Он ничего не поймет. Просто не проснется...
– Вы просверлили слишком маленькое отверстие, – сказал я без тени иронии. – Нужно было больше газа, чтобы я потерял сознание.
– Я не смог найти трубки большего диаметра, – последовал жутковатый в своей будничности ответ. – Пришлось пустить в ход то, что у меня имелось. Она была узковатой. Вот и все.
– Ясно, – на полном серьезе отозвался я. Смерть была рядом. Несколько дюймов отделили меня от поезда. Если бы трубка оказалась шире на одну восьмую дюйма, меня бы уже не было в живых. – А потом вы поехали искать остатки глушителя?
– Да... Вы уже об этом знаете... Я спросил в гараже, но мне ответили, что был механик, забрал этот кусок и передал вам. Я устроил Оукли скандал за то, что он не добыл его. Я ведь особо подчеркивал, что надо заставить вас отдать эту штуку, но он сказал, что сделал все... но вы отказались...
– Почему вы не попросили его убить меня? – спросил я будничным тоном.
– Я просил. Но он сказал, что никого не убивает. Сказал, что может помочь мне избавиться от трупа, если я совершу убийство, но сам на такое никогда не пойдет. Говорит, что это не окупается...
Очень похоже на Оукли. Словно опять с ним пообщался.
– Но вы не могли пойти на такой риск? – спросил я.
– У меня не было настоящей возможности... Я не хотел надолго оставлять Грейс... Потом вы были в больнице... затем вернулись к себе... Я пытался подстеречь вас где-то вне дома... Я не мог позволить себе явиться в чужую конюшню и спрашивать, где вы живете... Меня бы узнали... Вот я и думал, что если вы остановитесь в отеле... или где-то еще...
– Это вы написали в секретариат? – воскликнул Ферт. – Значит, это все-таки вы?!
– Да... Но было уже поздно... Она и в самом деле была готова выполнить свое обещание... Бедняжка Грейс... Зачем я отпустил ее из дома... Я бы что-то в конце концов придумал... Я бы нашел способ удержать лошадей... Но в то утро она выглядела в полном порядке, а теперь... теперь... – Его лицо сморщилось и покраснело, он пытался изо всех сил сдержать слезы. Но воспоминание о том, как увозили Грейс в больницу, оказалось слишком сильным. Слезы покатились по его щекам, и он, вытащив платок, захлюпал в него носом.
Интересно, что бы он почувствовал, если бы увидел Грейс в деле, в гостиной? Но слепая любовь, возможно, выдержала бы такое испытание.
– Посидите здесь, Роксфорд, – распорядился лорд Ферт, встал и поманил меня с собой к двери. – Что с ним делать? – спросил он меня.
– Дело зашло слишком далеко, и теперь уже его не замять, – неохотно отозвался я. – К тому же он... он гораздо опаснее своей Грейс. У него начисто отсутствуют нравственные тормоза. Он пошел на шантаж, затем – на подделку улик, а затем, когда счел это необходимым, решился на покушение. Он не испытывал ни малейших колебаний, никаких угрызений совести, и если сочтет нужным, то опять решится на нечто подобное. Люди мыслят определенными стереотипами, а навязчивые идеи имеют свойство прогрессировать. Грейс будет жить – и ее муж будет оценивать мир с точки зрения ее спокойствия и счастья. Тот, кто, по его мнению, угрожает их благополучию, может оказаться очередной жертвой... которую ожидает разорение или смерть. Это могут быть медсестры, родственники или просто посторонние люди, не сделавшие им ничего плохого. Как, например, я...
– Вы лучше понимаете, как устроено его сознание, – сказал Ферт. – Меня, признаться, это ставит в тупик. Но в ваших словах есть смысл. Мы не можем ограничиться тем, что лишим его лицензии. Все это выходит за пределы мира скачек. Но лорд Гоуэри...
– Лорду Гоуэри придется поволноваться, – сказал я без злорадства. – Возможно, вам удастся спасти его репутацию, но куда важнее сейчас помешать Джеку Роксфорду продолжать в том же духе.
– Да, – сказал он. – Это так. – Он развел руками таким образом, словно хотел оттолкнуть от себя ответственность за принятие решения. – Все это так ужасно!
Я посмотрел туда, где сгорбившись сидел Джек, – глаза нервно бегают, лоб озабоченно нахмурен. Он мял в руках скатерть, делая маленькие бессмысленные складки. Он не походил на злодея. Просто обыкновенный маленький человек, помешанный на том, чтобы искупить свою вину перед «дорогой Грейс» за то, что он так устроен.
Что может быть для него нелепее тюрьмы, что может причинить ему больше вреда? И все же тюрьмы ему не избежать. Хотя тюремная камера и не исправит его исковерканного сознания.
Джек встал и неуверенными шагами двинулся к нам.
– Я полагаю, вы хотите обратиться в полицию, – сказал он совершенно спокойно. – Я думаю... Я прошу вас, не говорите им о клубе. Я не скажу, что лорд Гоуэри тоже его посещает... Я никому не расскажу... Я этого все равно не сделал бы. Ведь это не помогло бы мне сохранить лошадей... Это ничего не изменило бы. Вы думаете, обязательно надо всем знать о клубе?
– Нет, – сказал лорд Ферт брезгливо и со скрытым облегчением. – Я этого не думаю.
Слабая улыбка добавила новые морщины к тем, что прочертил страх.
