кафельный пол – все белое и безликое.
– Сюда, – внутренне забавляясь его растерянностью, сказал я и повел его мимо проявочной и того, что служило раньше кухней, а теперь было скорее ванной и отчасти продолжением прихожей. За ними была новая кухня, а слева – узкая лестница.
– Кофе или поговорим? – спросил я.
– М-м… поговорим.
– Тогда наверх.
Я пошел вверх по лестнице, он следом за мной. Одну из двух спален я использовал как гостиную, поскольку она была самой большой комнатой в доме и с лучшим видом на Даунс. В самой маленькой комнате рядом с этой я спал.
В гостиной были белые стены, белый пол, коричневый ковер, голубые шторы, опускающийся светильник, книжные полки, софа, низкий столик и напольные подушки. Мой гость оценивающе стрелял глазами, оглядывая комнату.
– Ну? – нейтрально начал я.
– Ну… в смысле… хорошая картина.
Он подошел посмотреть поближе на единственную висевшую на стене вещь – бледно-желтый солнечный свет падает на снег сквозь нагие ветви серебристых берез.
– Это… гм… картина?
– Это фотография, – сказал я.
– О! Правда? Похожа на картину. – Он отвернулся и сказал: – Где бы вы стали жить, будь у вас сто тысяч фунтов?
– Я уже сказал ей, что мне не нужны эти деньги. – Я посмотрел на него, неуклюжего, беспомощно стоявшего передо мной. На сей раз он был одет не в свой рабочий черный костюм, а в твидовый пиджак с декоративными кожаными заплатками на локтях. Но под этим тупым видом сообразительности все равно было до конца не скрыть, и я рассеянно подумал, не выбрал ли он эту маску из-за того, что собственная проницательность его смущает.
– Садитесь, – я показал на софу, и он сел, подобрав свои длинные ноги, словно я ему одолжение сделал. Я уселся на подушку, набитую маленькими мягкими шариками, и сказал: – Почему вы ничего не сказали мне о деньгах, когда встречались со мной в Сандауне?
Его чуть не скорчило.
– Я… просто… в смысле, подумал, что лучше сначала взять вас на кровные узы, знаете ли…
– А если бы не удалось, вы попробовали бы на жадность?
– Вроде того.
– И тогда вы просекли бы, с кем имеете дело?
Он заморгал.
– Понимаете ли, – вздохнул я, – я ведь все с полуслова понимаю, так, может, вам просто… бросить дурака валять?
Он расслабился и впервые стал вроде бы естественным и слегка улыбнулся мне – в основном глазами.
– Это становится привычкой, – сказал он.
– Так я и понял.
Он еще раз окинул взглядом комнату. Я сказал:
– Ладно, скажите, что вы видите.
Он так и сделал, не дергаясь и не извиняясь.
– Вы любите одиночество. Эмоционально холодны. Вам не нужна поддержка. И, хотя вы и делаете снимки, тщеславие вам чуждо.
– Принимаю.
– Ой-ой.
– Ладно, – сказал я. – Итак, зачем вы пришли?
– Ну, очевидно, чтобы заставить вас сделать то, чего вы делать не хотите.
– Найти сестру, о которой я не знал?
Он кивнул.
– Зачем?
После короткой паузы, в которую, как я мог представить, он провернул кучу «за» и «против», он сказал:
– Миссис Нор настаивает на том, чтобы ее наследство досталось тому, кого нельзя найти. Это… это желание невозможно удовлетворить.
– Почему она настаивает?
– Не знаю. Она дала такие указания моему деду. Его советов она не слушает. Она стара, надоела ему дальше некуда, моему дяде тоже, потому они спихнули все это на меня.
