ждите от меня слишком многого, хорошо?
— Не больше, чем раньше, — сухо заметил он и положил трубку.
Уильям Ромни с одобрением воспринял сообщение, что лететь можно завтра, и начал ворчать о хлопотах с билетами, валютой и отелем. Но я не предложил свою помощь, потому что все это он мог сделать сам, а у меня было много работы, и, кроме того, мне предстояло высвободить время для вторичного визита в Норвегию. Хотя я надеялся, что полиция быстро докопается до истины сама и избавит меня от необходимости демонстрировать всему миру, что я бессилен найти преступника.
Уильям Ромни полетел в Норвегию, провел там полных два дня и вернулся разочарованным. У норвежской полиции не было фотографий налетчиков, или, может быть, они были, но Эммин дедушка не узнал этих типов.
Эмма вышла из больницы и поехала домой, чтобы привести все в порядок. Мое предложение о помощи она отклонила, но приняла приглашение вместе позавтракать.
— В воскресенье? — спросил я.
— Прекрасно.
В воскресенье я нашел ковры на полу, картины на стенах, осколки и обрывки бумаг были убраны и занавеси приготовлены для отправки в химчистку. И все же дом выглядел холодным и нежилым, но его хозяйка уже вступила на длинный путь возвращения к жизни. Первый раз за все время, что я ее знал, она чуть подкрасила губы. Только что вымытые волосы пушисто рассыпались по плечам, платье было аккуратным, манеры спокойными. Она снова стала хорошенькой девушкой, если не замечать чрезмерную бледность и несчастные глаза.
— В четверг похороны, — сказала Эмма.
— Здесь?
— В деревенской церкви. — Она кивнула. — Спасибо за все, что вы сделали. Без вас его бы не привезли домой.
— Я только проследил, чтобы все было выполнено, — объяснил я, потому что действительно лишь распределил между сотрудниками поручения.
— Все равно... спасибо.
Октябрьский день был солнечным и холодным, воздух бодрящим и прозрачным. Я повел ее в паб на набережной Темзы, где ивы роняли желтые листья в медленно текущую серую воду и рыболовы на хитроумные насадки ловили снулую рыбу. Мы медленно шли вдоль берега, потому что она еще не набралась сил после потери крови.
— Какие у вас планы? — спросил я.
— Не знаю... Я много думала, когда лежала в больнице, и решила пока пожить в коттедже. Мне кажется, это правильно. Может быть, потом я продам его, но не сейчас.
— Как у вас с финансами?
— Фантастически. — Слабая улыбка чуть блеснула на лице. — Все были так добры. И вправду, просто чудесно. Знаете, все владельцы, для которых Боб работал в Норвегии, сложились и прислали мне чек. Какие добрые люди.
Дали деньги, чтобы заглушить угрызения совести, мрачно подумал я, но ничего не сказал.
— Эти двое мужчин, которые ворвались в ваш дом... Вы не возражаете, если мы поговорим о них?
— Не возражаю, — вздохнула она.
— Опишите их.
— Но...
— Да, да, я читал то, что вы сказали полиции. Вы не глядели на них, закрыли глаза и только видели свитеры и резиновые перчатки.
— Все правильно.
— Нет, не правильно. То, что вы сказали полиции, это воспоминания, которые вы могли вынести. Ничего другого вы бы и не вспомнили, даже если бы полиция и не давила на вас вопросами.
— Это какая-то чепуха.
— Попытайтесь пойти другим путем. Который из них ударил вас?
— Такой огромный с... — Начала она, но вдруг остановилась в удивлении.
— С чем?
— Я собиралась сказать — с рыжими волосами. Как странно. До этого момента я не помнила, что один из них был рыжий.
— А другой?
— Шатен. Темно-русые волосы. Он пинал дедушку.
— Тот, кто бил вас, что он говорил?
— Где твой муж прячет секретные бумаги? Где он прячет свои вещи? Скажи нам, где он прячет вещи?
— На хорошем английском?
— Да-а. На довольно хорошем. Но с акцентом.
— Какие у него были глаза, когда он бил вас?
— Яростные... Пугающие... как у орла... светлые, желтые... очень злые.
Она немного помолчала, потом добавила:
— Да, я вспоминаю, как вы и сказали. Я выбросила это из памяти.
— Теперь снова посмотрите на его лицо.
— Он совсем молодой, почти такой же, как вы, — сказала она через несколько секунд. — А рот такой тонкий-тонкий... Губы сжаты... Лицо очень жесткое... очень злое.
— Высокий?
— Примерно как вы. Но шире и гораздо тяжелее. Плечи широкие, вздутые.
— Широкие плечи и толстый свитер. Какого рода толстый свитер? С рисунком?
— Ну да. А-а-а, вот почему... — Она снова замолчала.
— Что почему?
— Почему я сразу подумала, что он норвежец, раньше, чем он заговорил. Из-за рисунка на свитере. Там все свитера двухцветные и рисунок белый, хотя у него, по-моему, свитер был коричневый. Я видела дюжины таких в витринах в Осло. — Она выглядела озадаченной. — Почему я не подумала об этом раньше?
— Воспоминания часто всплывают потом. Своего рода отложенное действие.
— Должна признаться, что гораздо легче вспоминать здесь, спокойно, на берегу реки, — она улыбнулась, — чем когда у меня горело от боли лицо, и полицейские со всех сторон задавали вопросы, а вокруг суета и беспорядок.
Мы вошли в паб, здесь хорошо готовили, и, когда пили кофе, я спросил:
— Вы сказали, что Боб никогда не прятал бумаги. Вы уверены?
— О да. Он не умел секретничать. Никогда. Из всех, кого я знаю, это был самый беспечный человек в отношении бумаг, документов и всего такого. Правда.
— Это же чрезвычайный случай, чтобы из Норвегии специально прислали двух налетчиков искать в вашем доме бумаги.
— Да, вы правы. — Она нахмурилась.
— Искать так грубо, так разрушительно, так жестоко.
— И они были очень злые.
— Естественно, злые. Они столько поработали и не нашли, ради чего приезжали.
— А ради чего они приезжали?
— Давайте подумаем, — медленно проговорил я. — Ради чего-то, связанного с Норвегией. Были ли у Боба какие-нибудь документы, имеющие значение для Норвегии?
— Вроде бы нет. — Она покачала головой. — Квитанции для отчета. Иногда карточки тотализатора. Вырезки из норвежских газет с его фотографиями. Вправду ничего интересного для других.
Размышляя, я допил кофе.
— Давайте теперь взглянем с другой стороны. Возил ли Боб какие-нибудь бумаги в Норвегию?
