Кнут посмотрел на маленькую толпу ребят, снова собравшихся вокруг Лив.
— Лив такой ребенок, за которым тянутся дети. Как сейчас, — продолжал Кнут. — Они пришли за ней из парка, и она рассказывала им, как мужчина отрезал проволоку и пытался закрыть багажник. Это, по- моему, заинтересовало ее больше всего. Потом полицейский, который шел принимать дежурство, заметил толпу ребят и спросил, почему они здесь собрались.
— И тут подошли мы.
— Точно так.
— Лив сказала, как выглядел мужчина?
— Большой, сказала она. Но для маленькой девочки все взрослые большие.
— Она не заметила, какие у него волосы? Кнут спросил, девочка ответила.
— Лив говорит, что на нем была вязаная шапка, как у моряка.
— А какие глаза?
Кнут опять спросил. Лив отвечала чистым высоким голосом и очень уверенно, все дети слушали ее.
— Глаза желтые, острые. Как у птицы.
— Он был в перчатках? Кнут перевел, она кивнула.
— А какие у него были ботинки?
Она четко описала ботинки: большие, мягкие, похожие на лодку.
Дети — лучшие на земле свидетели. Они ясно видят, точно запоминают, их впечатление не зависит от убеждений или предрассудков. Поэтому, когда Лив что-то добавила, а дети, Кнут и Эрик засмеялись, я попросил перевести ее слова.
— Должно быть, она ошибается, — улыбнулся Кнут.
— Что она сказала?
— Она сказала, что у него на шее бабочка.
— Спросите у нее, какая бабочка?
— Сейчас уже поздно для бабочек, — терпеливо пояснил Кнут. — Слишком холодно.
— Спросите у нее, на что была похожа эта бабочка, — настаивал я.
Он пожал плечами, но спросил. Ответ удивил его, потому что Лив точно описала ее, при каждом слове уверенно кивая головой. Она знала, что видела бабочку.
— Она говорит, — начал переводить Кнут, — что бабочка была на шее сзади. Лив увидела ее, потому что он наклонил голову вперед. Бабочка была между его шерстяной шапкой и воротником и не двигалась.
— Какого цвета?
— Темно-красного, — перевел Кнут.
— Родимое пятно?
— Может быть, — согласился Кнут, спросил о чем-то Лив и кивнул мне. — Да, видимо, вы правы. Она говорит, что бабочка раскрыла два плоских крыла, но одно было больше другого.
— Так, — усмехнулся я, — теперь нам нужен большой мужчина с желтыми глазами и родимым пятном в форме бабочки.
— Или маленький мужчина, — возразил Эрик, — с солнцем в глазах и грязной шеей.
— Солнца в глазах нет, — засмеялся я. — Металлически-серое небо давит, как армейское одеяло, но не дает тепла. У меня даже кишки замерзли, нельзя ли отменить этот холод?
Кнут отправил полицейского за специалистами по отпечаткам пальцев и по взрывам, переписал имена и адреса половины детей, толпа зрителей постепенно росла, и Эрик раздраженно спросил, может ли он уже идти домой.
— Надо закончить здесь, — наставительно заметил Кнут, когда мы больше часа протоптались на тротуаре возле взорванной машины.
С наступлением темноты мы вернулись в офис Кнута, он снял пальто и фуражку и показался мне еще более усталым, чем раньше. Я попросил разрешения и позвонил Сэндвикам, чтобы извиниться за то, что не приехал в назначенный час. Я поговорил только с миссис Сэндвик, которая объяснила, что мужа нет дома.
— Миккель ждал вас, мистер Кливленд, — сказала она по-английски с сильным норвежским акцентом, — но, прождав час, ушел со своими друзьями.
— Пожалуйста, передайте ему мои извинения.
— Передам.
— В какой школе он учится?
— В Голе, в колледже, — ответила она и, будто спохватившись, добавила:
— Не думаю, что мужу понравится...
— Я только хотел узнать, смогу ли я увидеть его сегодня вечером, прежде чем он вернется в пансион, — перебил я.
— Ох, он собирался, прямо не заходя домой, отправиться туда с друзьями. Сейчас они, наверно, уже в пути.
— Тогда неважно.
Я положил трубку, Кнут занимался приготовлением кофе.
— Где в Голе колледж? — спросил я.
— Гол в горах, на пути в Берген. Маленький городок, куда зимой ездят в отпуск кататься на лыжах. Колледж — это школа-пансион для богатых мальчиков. Вы собираетесь отправиться в такую даль, чтобы увидеть Миккеля Сэндвика? Он ничего не знает о том, как убили Боба Шермана. Когда я видел его, он был расстроен смертью друга, вот и все. Если бы он что-то знал, то обязательно бы помог.
— Как расстроен? Плакал?
— Нет, не плакал. Бледный. Совершенно подавленный. Дрожавший. Расстроенный.
— Сердитый?
— Нет. Почему он должен быть сердитым?
— Людям свойственно приходить в ярость, когда убивают их друзей. Они испытывают такую злость, что готовы сами задушить убийцу, разве нет?
— А-а, — он кивнул, — вы это имеете в виду. Не помню, чтобы Миккель был как-то особенно сердит.
— Как он выглядит?
— Обыкновенный мальчик. Лет шестнадцати. Нет, уже семнадцати. Умный, но не выдающийся. Среднего роста, худощавый, светло-русые волосы, хорошие манеры. Ничего примечательного. Приятный мальчик. Возможно, немного нервный.
Мы сидели вокруг стола и пили кофе. Один тоже получил свою порцию и много сахара. Эрик постепенно отходил от ужаса, что чуть не потерял своего друга, и вспомнил о машине.
— Наверно, мне придется взять напрокат, — решил он, — чтобы возить Дэйвида.
— Ты больше не будешь возить Дэйвида, — твердо заявил Кнут.
— Конечно, буду.
— Нет, это опасно, — объяснил Кнут.
Ненадолго сгустилось многозначительное молчание. Любой, кто будет возить меня в будущем, должен быть предупрежден о рискованности этой работы. Что делает меня весьма непопулярным в качестве пассажира.
— Я что-нибудь придумаю, — успокоил их я.
— Куда вы планировали поехать еще? — спросил Эрик.
— Завтра заехать к Свену Вангену, потом на ипподром. В понедельник... еще не знаю.
— Я подъеду к завтраку в «Гранд-отель», — как о деле решенном заявил Эрик.
— Нет, — запротестовал Кнут, и они весьма бурно заспорили, но Кнут сдался. Мрачный, с поджатыми губами, он повернулся ко мне:
— Эрик говорит, что никогда не бросает дело, не закончив.
Эрик усмехнулся и пригладил рукой свои светлые лохматые волосы.
— Бросаю, если очень скучное.
