воспитанная, она отвечала на мои вопросы без всякого интереса. Нет, она не знает почему Арт постоянно ссорился с Корином. И из-за чего Арту захотелось застрелиться. Нет, Арт не ладил с мистером Джоном Баллертоном, но ей неизвестно — почему. Да, Арт однажды выступал по телевизору, Но выступление было неудачным — тень давнего недовольства послышалась в ее голосе. Арта там выставили каким-то дураком, вздорным и мелочным. Она слишком хорошо помнит, какое впечатление осталось у членов ее семьи и у друзей. Они жалели ее вслух.
Слушая ее, я пожалел в душе беднягу Арта — так он ошибся в выборе жены.
На следующий день я снова к полному неудовольствию Тик-Тока занял «мини-купер»: отправился в Челтенхэм. Свернув с шоссе на узкую, извилистую дорогу, спустился в деревню, расположенную в низине, и навестил чистенький домик Питера Клуни.
Жена Питера открыла дверь и с напряженной улыбкой пригласила меня войти. Она уже не выглядела такой счастливой и жизнерадостной. Внутри было почти так же холодно, как и снаружи. А на ней надеты какие-то рваные меховые туфли, толстые чулки и перчатки. Глаза безжизненные, губы ненакрашены. Почти невозможно было узнать в ней ту счастливую, любящую женщину, которая так радушно приютила меня четыре месяца назад.
— Входите. К сожалению, Питера нет дома. Он поехал в Бирмингам. Может, ему подвернется лишняя скачка… — Надежды в ее голосе не было.
— Конечно, его пригласят, — сказал я. — Он же хороший жокей.
— Но тренеры почему-то так не считают, — произнесла она с отчаянием. — С тех пор, как он потерял постоянную службу, его приглашают на одну скачку в неделю, и то не всегда. Но разве можем мы прожить на это? Если в ближайшее время все не переменится, он бросит жокейство и попробует что-нибудь другое. Но ведь любит он только скачки и лошадей… Это разобьет ему сердце.
Она привела меня в гостиную. Телевизор, взятый напрокат, исчез. Вместо него стояла детская кроватка — плетеная корзинка на металлических ножках.
Я подошел и посмотрел на крохотный сверток под кучей одеял. Ребенок спал. Я поахал от восторга, и лицо матери тут же ожило. Она настояла на том, чтобы угостить меня чаем, и мы выяснили, что нет ни сахара, ни молока, ни бисквитов. После чего я смог спросить:
— Этот «ягуар», ну тот, что перегородил Питеру дорогу и из-за которого он опоздал, — кому он принадлежит?
— Очень странно, но мы не знаем. Ведь никто не приехал, чтобы убрать его, и он все то утро простоял поперек дороги. В конце концов его отвела полиция. Питер справлялся, чей он. Он хотел высказать тому негодяю, чего ему стоит этот паршивый «ягуар». Но они так и не нашли владельца.
— А вы случайно не знаете, где этот «ягуар» сейчас?
— Он стоял возле гаража у станции Тимберли. Это единственный гараж в округе — там стоят разбитые машины. Оттуда брали и тягач, который вытаскивал «ягуара».
Я поблагодарил ее, и она проводила меня до машины. Я заранее посмотрел скаковые программы и подсчитал, сколько раз был занят Питер за последние несколько недель и как мало он заработал. Так что я прихватил большую коробку провизии: масло, яйца, сыр и кучу банок. А также игрушки для малыша.
Все это я отнес в дом и поставил на кухонный стол, не обращая внимания на протесты хозяйки.
— Слишком тяжело, чтобы тащить это обратно, — улыбнулся я. — Вы уж придумайте, что с этим делать.
Она заплакала.
— Бодритесь, — сказал я. — Скоро все пойдет хорошо. Между прочим, вам не кажется, что для ребенка в доме слишком холодно? Знаете, сколько детей умирают в Англии каждую зиму, даже если они так укутаны, как ваш?
Она с ужасом посмотрела на меня, и слезы хлынули по щекам.
— Но мы не можем позволить себе топить, — порывисто ответила она. — Плата за дом забирает все, что у нас есть…
Я вынул из кармана заклеенный конверт и подал ей:
— Это подарок для ребенка. Вы сможете заплатить за электричество и купить немного угля. Говорят, ожидаются холода, так что обещайте, что вы будете тратить эти деньги только на тепло.
— Обещаю, — прошептала она еле слышно.
— Ну и хорошо, — улыбнулся я ей. Она вытерла глаза, а я сел в машину и уехал.
Гараж у станции Тимберли оказался предприятием современным — весь фасад из снежно-белого пластика. Старый, брошенный «ягуар» стоял на заднем дворе, выложенном дешевым кирпичом. Втиснут между останками «стандарта» 8-й модели и кучей старых покрышек. Я спросил механика, могу ли купить эту машину.
— Сожалею, сэр, нельзя, — живо отозвался франтоватый человечек лет тридцати.
На руках никаких следов масла.
— А почему? Она же только в металлолом годится?
— Продать не могу, потому как не знаю, кому принадлежит, — с сожалением ответил он. — Хотя… — Он просиял вдруг, — она стоит здесь так давно, что мы, наверное, можем считать ее своей… Как потерянную собственность, на которую никто не претендует. Я справлюсь в полиции.
Понадобилось лишь чуть-чуть подтолкнуть его, и он выложил мне все, как «ягуар» завяз поперек дороги и как фирма его вытаскивала.
— Но ведь кто-то видел водителя, когда он вылез из машины?
— Полиция считает, его подвезла попутная машина. А после он решил, что «ягуар» не стоит того, чтобы за ним возвращаться.
— Сколько она стоит?
— Для вас, сэр… — он блеснул зубами, — я бы расстался с ней фунтов за сто.
Сто фунтов! Кемп-Лор не пожалел сотни, чтобы погубить Питера Клуни! Неужели так сильна его маниакальная ненависть к жокеям? Хотя сотня для Кемп-Лора куда меньше, чем для меня.
Железнодорожная станция Тимберли (шесть поездов и двадцать два экспресса) была от меня слева. Я постоял, разглядывая ее: примерно четыре мили до дороги, ведущей к деревушке Питера, — час быстрой ходьбы. Питер обнаружил «ягуар» в одиннадцать часов. Видимо, он был только что оставлен. Я ясно представил себе, как Кемп-Лор, остановившись на повороте, наблюдал за домиком Клуни в бинокль и видел, как тот сел в машину. Чтобы установить «ягуар» поперек дороги, запереть дверь и скрыться, понадобилось немного времени.
А потом? Единственное неудобство, которое нужно преодолеть Кемп-Лору, — его собственная слава. Физиономия телезвезды хорошо известна почти всему населению Англии, и он не мог рассчитывать проскочить незаметно: его бы узнали и запомнили. И уж, конечно, в этом малонаселенном районе можно разыскать тех, кто его видел.
Я решил начать со станции. Поезд в город — в двенадцать тридцать, а из города — ни одного до пяти часов. Касса была закрыта. Кассира-контролера я нашел в отделе посылок. С программой скачек в руках он дремал около раскаленной печки. Большая корзина с шумно квохчущими курами стояла в углу. Вздрогнув, он проснулся и сообщил, что поезд будет через час десять минут.
Я разговорился с ним насчет скачек, но ничего полезного не узнал. Морис Кемп-Лор никогда, какая жалость так он сказал, не садился в Тимберли на поезд. Если бы даже это случилось не в день его дежурства, ему бы рассказали. А в тот день, когда «ягуар» тащили в гараж, он как раз дежурил. Отвратительная история. Нельзя допускать, чтобы люди были такими богатыми и могли бросать машины в канаву, будто окурок.
Я спросил, много ли пассажиров садится на дневной поезд?
— Много ли пассажиров? — повторил он скорбно. — Не бывает больше трех-четырех. Не считая тех дней, когда в Челтенхэме скачки…
— Интересно, тот парень, что бросил «ягуар», мог уехать отсюда поездом?
— Отсюда нет, — отрезал железнодорожник. — Пассажиры, которые сели в поезд, были одни женщины. Едут за покупками в Челтенхэм. Дневным поездом не ездит ни один мужчина, кроме, конечно, скаковых дней.
