старпому, в знак раскаяния и повиновения преклонил колено и протянул свой кортик.
— Прощаю, — усмехнулся старпом. — А теперь пир.
— Ур-ра! — кричали матросы с таким ликованием, будто страшного зрелища и не было.
С хохотом, с веселым гамом они расставляли на палубе взятые из кают столы и вдруг, словно по команде, повернули головы в ту сторону, куда плыл фрегат. Там, еще далеко за горизонтом, загорался, гас и снова вспыхивал багровый свет — сигнал бедствия пришельцев. Как я знал, с их кораблем что-то случилось и они ждали своих собратьев.
— Вот наше Диво, — сказал старпом своим сподвижникам. — Там на корабле страшной силы роботы. Меня научили ими управлять, и я вас научу. С ними, с их испепеляющими лучами мы покорим все планеты. У вас будут фрегаты, деньги, дворцы и, — с усмешкой добавил он, — конечно же прекрасные дамы.
— Дамы! Да здравствуют прекрасные дамы! — выкрикнул Красавчик.
— Держись, Красавчик! — ржали матросы. — Бабы тебя опять разрисуют.
Усмирив взглядом развеселившуюся матросню, старпом продолжал:
— Будем действовать, как договорились. Простодушные чужаки гостеприимно пригласят посетить корабль. Это я знаю. Войдем без мушкетов, но с хорошо запрятанными кинжалами и пистолетами. Чужаков не больше десяти. Перебьем их — и корабль наш.
— Это возможно? — шепотом спросил я капитана.
— Вполне.
Ответ мне понравился. Нет, не тем понравился, что пришельцы такие растяпы, а тем, как это было сказано. Без малейших признаков паники и растерянности. С таким капитаном еще не все потеряно.
Но выкрутиться будет ой как сложно. Больше всего беспокоил боцман. Ликующим воплем он приветствовал появившуюся на палубе бочку с гулькой, приятельски ткнул в бок Хендиса Хо, и оба захихикали. А юнга-то! Юнга! С сияющей улыбкой он нырял в кают-компанию, выскакивал оттуда и расставлял на столе чарки.
Боцман услужливо поставил перед старпомом единственный на фрегате серебряный кубок, себе же и своему приятелю налил гульку в жестяные чарки. Первую чарку пили стоя. Сделав несколько глотков, боцман зажмурился и крякнул с таким блаженством, что матросы расхохотались. И вдруг, незаметно для других, он выплеснул гульку за борт и стал «допивать» с причмокиванием и подмигиванием. «Ну, артист», — подумал я с облегчением. Но и с тревогой: опасную игру он затеял.
Я взглянул на старпома и едва узнал его: совсем другой человек! С отвращением пригубив из кубка, он сел с таким понурым видом, что даже плотник, которого вывели на палубу и усадили рядом с нами, изумленно округлил глаза. Что со старпомом? Куда только девались его ирония и злая энергия? Сейчас, когда цель его почти достигнута, в нем что-то словно надломилось. Руки его безвольно опустились на стол, в глазах тоска.
Как художник, пишущий не только пейзажи, но и портреты, я хорошо знаю, что для наших материальных глаз душа может выразить себя не иначе как с помошью той же материи. В еле уловимых, иногда просто угадываемых признаках — в морщинках у глаз, в пришуре, в складках у рта, в улыбке — она проявляет себя во плоти. И вот сейчас в лице старпома я увидел душу совсем иного человека. Сквозь материю, сквозь эту тюремную решетку, как из темницы, на меня глянуло вдруг что-то невыразимо скорбное и даже… светлое. «Чушь, — одернул я себя. — Что за странная фантазия взбрела мне в голову».
К нам, явно по указанию старпома, отнеслись на удивление мягко: развязали руки и отвели в просторную каюту капитана. Мы сели за стол, на котором были чай и наши любимые лакомства. У дверей, правда, стояли вооруженные матросы и присматривали за нами.
И вдруг глаза плотника вновь округлились: в каюту зашел старпом.
— Разрешите? — С какой-то жалкой просящей улыбкой старпом сел за стол и придвинул стакан с чаем.
Плотник сжал кулаки, но вскоре успокоился и, зорко поглядывая на гостя, начал пить чай. Старпом взглянул на полки с книгами и смущенно сказал:
— Я ведь тоже кое-что читал и много думал. Ой как много. Хочу понять, к чему вся эта кутерьма. — Старпом ткнул пальцем в потолок, словно в звездное небо. — Да, да! Кутерьма! Бессмысленное и бесцельное кружение планет и раскаленных звездных масс. Видимо, кому-то страдания и муки людские, его разума кажутся забавными. Уж не ему ли? Вот этому дьяволу? — Старпом показал на иллюминатор, за которым искрилась Вселенная. — Капитан видит во Вселенной или за ней, уж не знаю, что-то доброе, некую прекрасную душу. Не-е-ет. Мир сотворил кто-то неведомый и злой. Сотворил для своей потехи. Вот я и хочу познать…
— Познать зло с помощью зла? — спросил я.
— Верно. — Старпом взглянул на меня с благодарностью. — Верно подметил. Вот ты, художник, с помощью искусства тоже пытаешься познать душу мира. В твоих картинах тоска…
— Метафизическая печаль, — подсказал капитан.
— Печаль? Слабо сказано. Именно тоска по запредельному миру, где якобы добро и красота. Ошибаешься, художник. Если есть потусторонний мир, то там-то, быть может, и таится зло.
Старпом на минуту умолк, прислушиваясь к шуму и крикам на палубе.
— Слышите? Вот вам зеркальное отражение, глубинная суть мироздания. Вот где Вселенная вышла на сцену во всем своем блеске, в образе своих разумных добреньких созданий, — с горькой иронией сказал он. — Я даже ничем не могу помочь вам, если бы и захотел. Не позволит мне этого команда, этот шевелящийся, выскочивший из каких-то чудовищных недр клубок вселенской материи, клубок зла и ненависти.
Не дождавшись с нашей стороны ни слова, старпом еще больше погрустнел:
— Скажете, что я из той же шайки? Ошибаетесь. Вот, думал я, захвачу корабль пришельцев, создам звездную империю и стану диктатором. Тщеславие так и распирало. Это вчера. Сегодня, когда корабль пришельцев почти в моих руках, во мне вдруг что-то оборвалось. Диктатор! Император! Боже мой, какая пошлость! Да не нужно мне этого. А что нужно? Не знаю. Во мне словно сидит какой-то дьявол.
— Ты и есть дьявол! — неожиданно для себя выпалил я.
— Ну, это еще неизвестно, кто из нас дьявол, — задумчиво возразил он. И вдруг его будто что-то озарило. — Постой! А что, если ты с помощью своего сверхъестественно сильного творчества бессознательно пытаешься освободиться от чего-то потустороннего, преодолеть в себе дьявола? А? Ну, вспомни, художник. Дорогой! Милый! Вспомни, кто ты? Откуда?
— Что за чушь, — пробормотал я.
— Может быть, и чушь. Может быть, и мерещится, — уныло согласился старпом и снова ткнул пальцем вверх. — А все из-за этого дьявола. Хочу понять смысл этой бессмыслицы, этой вселенской жестокости. До того хочу, что и сам становлюсь жестоким. Да, да! — вдруг с вызовом заявил он. — Я дух отрицания! Я мученик зла! Я раб. Творю зло, не желая этого. Но ведь надо же кому-то это делать. Иначе не будет развития. Так ведь? А?
Мы с капитаном переглянулись: странная логика! А в глазах старпома какая-то жалкая мольба: ну скажите хоть слово, возразите. Не услышав ничего, он опустил голову.
— Извините, — поникшим голосом сказал он и ушел.
— Обидели мы его, — вздохнул капитан.
— Что с ним такое? — удивился я. — Вдруг глянуло в нем что-то светлое. Да что случилось с ним сегодня? Какой-то он непонятный, многоликий. Кто он на самом деле?
— Он добрый, — задумчиво сказал капитан. — Очень добрый.
— Добрый? — Я не верил ушам своим. — Вот увидишь завтра, какой он добрый.
И в самом деле, на другой день с утра старпом зверем носился по палубе, злобно пинал мертвецки пьяных матросов. Те с сонным бормотанием, с руганью поднимались и, мешая друг другу, вяло принимались Убирать лишние паруса. Старпом кулаками вразумлял их, потом встал у штурвала и лавировал с таким расчетом, чтобы световой ветер дул навстречу. Одним словом, тормозил, сбавлял скорость.
И пора было. Вскоре из-за горизонта выступил корабль пришельцев, высоченной сигарой стоявший на каменистом острове посреди затонувшей планеты. Затем, подгоняемые старпомовскими пинками и кулаками, матросы приводили фрегат в порядок: чистили, драили, убирали все лишнее. Нельзя же предстать перед пришельцами со следами разбойничьего притона.
