деятель. И в своем неистовстве — деятель страшный, сущий дьявол, палач… Тиранозавр!.. Кстати, где он сейчас? Вот в этот момент? Я оглянулся назад, на звезды Туманности Андромеды и заметил, что в жизни этой галактики многое изменилось. Пока я размышлял, пролетели миллионы лет. Что сейчас в Млечном Пути? Там, на покинутой мной планете? Старпом и Крысоед, пройдя ряд жутких, предначертанных жабой метаморфоз, наверняка уже внедрились в человеческое общество. И злодействуют там, резвятся бывшие тиранозавры… Впрочем, ну их к черту. И без них муторно на душе.
И полетел я к другим мирам. Может быть, наткнусь на что-нибудь радостное? Ознакомившись с сотней галактик, начал замечать, что жили они и развивались каждая по-своему, каждая неповторима и своеобразна. Дело не в их внешнем виде. Не столь уж важно, шаровая это галактика или спиральная. Важно другое. Все они, как и люди, имеют свой характер, свой нрав и повадки. Попалась даже галактика- пьянчуга. Видимо, нарушились пространственные и гравитационные связи, и брела она в бесконечных просторах шатающейся, расхлябанной походкой. В иных галактиках словно всемирные часы разладились — и в разных частях время текло по-разному, в других творилось непонятное с тяготением — появлялись пустоты, колодцы и пропасти, в которые можно падать без конца. Постаревшие галактики умирали, рождались новые.
Перебрав еще с миллион звездных систем, напоролся на чем-то знакомую галактику. И ужаснулся: замерзающий мир! Как и в моей родной галактике, здесь в пространственных пустотах и пещерах — моря и океаны. Но если у нас под молодыми звездами плескался живой океан, то здесь была застывшая льдистая масса под тусклыми, гаснущими светилами. И даже черные дыры находились при последнем издыхании. Со стеклянным звоном проглотив несколько кусков замерзшего океана, они прекращали коллапсировать и замирали, раззявив черные пасти. И вдруг опять оживали, заглатывая чахлые звезды и куски льдистого океана. И здесь жвачка! Даже мертвая материя пожирает саму себя.
И такая тоска пала мне на душу, такой поселился в ней холод и ужас, что безумное кружение бесчисленных звезд казалось невиданной космической пургой, завывающей снежной метелью, унылой вьюгой. А так хочется тепла, домашнего уюта… И тихо бы грезить, уйти в вымысел — в живопись или музыку. Господи, где же тот звучный океан времени или хотя бы остатки его — реликтовые галактики? Где юность мира и тот парнишка с пастушьей свирелью? Где капитан, юнга, боцман? Разбросала нас судьба в стылой безбрежности времен и пространств…
Наконец-то! Вот мир, готовый, кажется, приютить, обогреть озябшего путника. Вот галактика, где звезды весело перемигиваются и дружески улыбаются мне, а на планетах, в их морях, в тихих заливах и лагунах цветут необыкновенно красивые лилии и розы. Может быть, это дивные города? Подлетел ближе и увидел, что не города это, а исполинские распахнутые зубастые пасти, издали похожие на цветы. С шипением и свистом они набрасываются друг на друга и жрут, чавкают…
В ужасе я отпрянул от кошмарного цветника и улетел так далеко, что очутился, кажется, на краю Вселенной. Промчался было мимо одной шаровой, чуть сплюснутой галактики. И что-то необычное почудилось в ней. Вернулся. И сразу же наткнулся на удивительную звезду — в ее протуберанцах и огненных языках не нашел ни одного атома водорода или гелия.
Вообще ничего привычного. Кажется, до Большого Взрыва, в юной и точечно крохотной Вселенной, видел я такую материю. Если это вообще материя. А что? Океан времени и разума? Его остатки, выброшенные первичным взрывом? Его реликтовые клочки? Все может быть. В звезде, в ее пламени и лучах чувствовал что-то гостеприимное, неравнодушное к присутствию мыслящего духа, то есть ко мне.
Нет, не такая уж она гостеприимная. Звезда вдруг взорвалась с такой силой, что я отлетел и уже издали с изумлением наблюдал за ее поведением. Сначала это была обыкновенная сверхновая звезда. С взрывоподобной, почти световой скоростью расширяясь, она сбрасывала с себя внешние покровы в виде пламени и вихрей раскаленного газа. Потом начала быстро опадать. Сейчас она, как и положено, свернется в белого карлика размером с Луну. Или вообще сколлапсирует, исчезнет и станет черной дырой.
Но ничего подобного, ничего привычного не произошло. Звезда вернулась в свое прежнее состояние, светила ровно, спокойно и как будто даже гордясь тем, что сотворила. А сотворила она удивительные вещи. Не газовую туманность в виде раздувшегося пузыря. Она создала… Планетную систему? Нет, не то. Это клочья сброшенного раскаленного газа чуть сгустились и вращались вокруг звезды. Еще немного и… облака! Это же космические кучевые облака. Белобокие пухлые красавцы тихо вращались вокруг своего солнца подобно планетам.
Я подобрался к одному такому облаку и вместо раскаленного газа нащупал что-то приятно прохладное и нежное, как тополиный пух. Опять почуял нечто неравнодушное ко мне, доброе и приветливое. Пожалуй, коварно приветливое. Я начал понемногу различать себя, видеть выступающие из тьмы пальцы рук, пуговицы кителя и чувствовать свое тело. Неужто овеществляюсь?
В страхе я отскочил и улетел так далеко, что упустил из виду звезду с коварными кучевыми облаками. Она затерялась среди других светил. И некоторые из них были с такими же облаками-планетами. Но мне уже не до них. Со мной происходило непонятное и пугающее. Я начал задыхаться! Моим легким нужен воздух! С ужасом прозревал, что здесь, в безвоздушной космической пустоте, я оживал, обретал биологическое тело. И падал, я стремительно падал к центру галактики. А спасение, я уже понимал это, только в одном — снова прикоснуться к такому же колдовскому облаку, вдохнуть его пары. Но как его найти? Я же неуправляемо падал, и встречные звезды пролетали мимо.
Среди вихря промелькнувших светил наконец-то совсем рядом увидел звезду, похожую на солнце, с тремя облаками. Я влетел в ближнее ко мне облако, в его ослепительные мягкие горы, и почувствовал облегчение. И в то же время — потяжеление своего тела. Но сначала я, снижаясь в сиреневой мгле облака, еще парил, как птица. Потом неудержимо падал вниз и с такой же неудержимостью овеществлялся и тяжелел. Облако поредело, разошлось, и — о ужас! — подо мной земля, зеленые луга, рощи. А я падал камнем. Расшибусь! Вот уже верхушка дерева. Я цеплялся за его ветви, пытаясь смягчить падение. Листва шумела, трещали ветки, и я врезался в густые заросли травы. Кажется, жив! Только левый рукав кителя разорван, а из раны на локте сочилась кровь. С неизъяснимым наслаждением я почувствовал боль, давно забытую земную боль.
Я встал, выбрался из зарослей травы и ступил на тропинку.
Тропинка привела к деревянному мостику, перекинутому через небольшую речку с топкими, заросшими осокой берегами. На противоположном берегу к перилам мостика прибита дощечка, на которой я прочитал странную надпись: «В нашей стране сбудутся все твои мечты и желания».
А желание у меня сейчас только одно — поесть. Нестерпимый голод терзал мой желудок. Я голодал уже миллионы лет. Я срывал с кустов малины сочные, спелые ягоды и горстями отправлял в рот. Голова сладко кружилась, но ягоды не насытили, а лишь распалили голод.
Тропинка слилась с пыльной дорогой, которая привела меня в небольшую деревню. Я насчитал десятка три изб — новых, добротных, с затейливой резьбой на окнах. Но за окнами никого не заметил. Никого нет в огородах и садах. Только шумные ребятишки носились по улице.
Увидели они одинокого путника и налетели на него, как голодные комары. Мальчишки и девчонки роем кружились вокруг меня, с визгом приплясывали и вопили:
— К нам с неба упал моряк! Моряк с неба бряк! Ур-ра!
— Где же взрослые? — спросил я.
— В поле. Идем.
Ребятишки вцепились в полы моего кителя, в рукава и шумной гурьбой повели меня в поле.
— Анютка! — закричал черноволосый парнишка. — Моряк локоть расшиб. Помоги. Ты мастерица.
Анютка, остроносая девчонка с белым платком на голове, побегала по поляне, порыскала вокруг глазами и отыскала какую-то траву. Она приложила к моей ране широкие листья, и те приклеились, как пластырь. Боль исчезла. «Ловко», — подумал я.1 За рощей открылось поле, где под жарким солнцем искрилась, колыхалась тяжелыми золотыми волнами пшеница. Урожай, по всему видать, отменный. Мужчины косили, женщины с песнями подбирали стебли с колосьями, вязали снопы и складывали их в скирды. И все у них получалось быстро, ловко и ладно. «Сельский рай», — усмехнулся я.
— Бабы, смотрите! — рассмеялась краснощекая молодуха. — Еще один небожитель!
