Вселенной. Иди-ка домой, утешитель, и посматривай на экран. Жив он будет, пока я жив.
На экране все те же мрачные эпизоды: суета около космического корабля, папа с мамой под конвоем, колючая проволока, пулеметные вышки. До человеческой истории вал перемен не докатился. Сейчас он в позднем мезозое, наверняка уже смыл Дубака и подбирается к старушке ольхе.
Волнения и тревоги последних дней сказались на сердце Руди. От острой, кинжально полоснувшей боли он застонал и повалился в кресло. «Инфаркт, — мелькнуло у него. — Вот умру сейчас и ничего не узнаю». К нему поспешил Мистер Грей, на ходу вынимая из карманов какие-то пузырьки и таблетки. «Знал, что с сердцем у меня не все в порядке, и держал лекарства наготове. Ай да друг», — с нежностью подумал Руди. Он проглотил пару таблеток, запил какой-то сладкой жидкостью, и сразу стало легче.
— Не бережешь себя, — сердился Мистер Грей.
— Ну-ну, дружище. Не ворчи.
Прошло несколько дней. На экране изменений никаких. У Руди закрадывались опасения: а что, если волна перемен обессилела и застряла в пути?
— Ну уж нет, — усмехнувшись, успокоил дед. — Началось, и теперь не остановить. Хорошо бы еще раз взглянуть на ребятишек, но боюсь. А вдруг уже не застану? Сходим к ним?
К счастью, с ребятишками ничего не приключилось. Они даже не подозревали о своем грядущем переселении и были все так же веселы и беззаботны. Дед был особенно нежен с Верой. С Толей они всегда будут вместе, в этом он почему-то не сомневался. Но где, на какой планете будет расти сиротка Вера?
Неизменность окружающей природы тревожила Руди.
— Схожу я, дедушка, к старухе ольхе. Проверю.
— А если завязнешь в пути?
Как ни отговаривал дед, Руди все же осторожно прокрался давно протоптанной тропинкой. Ему опять неслыханно повезло. Нет, болото не высохло. Наоборот, оно превратилось в чистое озеро, в его зеркальной синеве отражались белые облака. Повезло в другом: он не утонул, островок, где он сейчас возник, сохранился, был на прежнем месте. Он даже стал сухим: ни кочек с лягушками, ни камышей. А старой ольхи, конечно, и в помине нет. Улетела старушка в дальние края и растет где-нибудь юной красавицей.
«Ей-то хорошо. А я вот исчезну навсегда», — с грустью подумал Руди и поймал себя на странном противоречии: в бессмертии других душ он уже не сомневался, но в бесконечность своей собственной не верил ни капли. Призрак? Его якобы бестелесное состояние? Чепуха, это что-то другое и непонятное.
Своими мыслями и сомнениями Руди поделился с дедом, когда они вернулись домой, под ветви старого тополя.
— Идеалистический материалист, — посмеивался дед. — Вот уйдешь из этой жизни и увидишь себя бессмертным. Что тогда? Воображаю. «Караул! — завопишь. — Это не согласуется с моим материализмом!»
Руди, невзирая на протесты Мистера Грея, постоянно дежурил у экрана. Но только осенью заметил изменения. Изображение чуть дрогнуло, затуманилось. Пулеметные вышки концлагеря искривились, как водоросли в текущей мутной воде, и погрузились во мглу. Но вот мгла рассеялась, и у Руди радостно забилось сердце. Колючей проволоки, пулеметных вышек, суетящихся стражников как не бывало! Ландшафт тот же. Справа та же гора, вдали кромка леса. Но вместо концлагеря небольшой и довольно красивый город: дворцы, фонтаны, парки. Руди так и впился глазами в людей. Вот, приближаясь, идет по улице высокий светловолосый человек. Папа! Рядом женщина ведет за руку крохотульку девочку. Неужто сестренка? Мужчина и женщина подошли ближе, и Руди разочарованно откинулся на спинку кресла: совсем другие люди! Откуда он взял, что это непременно папа и мама? Может быть, они живут в другом городе? Но они живут! И не знают, и никогда не узнают, что было совсем по-другому: концлагерь, побег на звездолете, жизнь на планете Окаянной. Все это ушло в небытие.
С этой радостной вестью Руди помчался в тополиную рошу. Но здесь его ждало огорчение. Дед покряхтывал и морщился от боли.
— Заболел?
— Нет, сынок. Просто стар я. Слышишь, как под ветром скрипит и жалуется мой ствол? Совсем никудышный, трухлявый он стал. Болью отзывается в моей спине. Вот, кажется, полегчало. А у тебя, вижу, случилось что-то приятное? Перемены на экране? Вот передаю изображение и сам не знаю что, — усмехнулся дед. — Ох, старость, старость.
Руди рассказал, что на экране уже не концлагерь, а красивый город и живут в нем счастливые люди.
— Очистительная волна перемен! — подняв палец, торжественно и напыщенно произнес дед.
«Бодрится старый», — с жалостью подумал Руди.
— Катится освежающий вал прямо к нам. По пути смоет атомную войну, пепел. И скоро здесь вместо безлюдья зашумит многолюдная планета, — в том же напыщенном духе продолжал дед, но закашлялся, сгорбился и закончил уныло: — Хорошо это и грустно. Ведь нас с тобой уже не будет.
— А когда докатится до нас?
— Не торопись, торопыга. Мы еще успеем попрощаться.
Однако попрощаться не успели. Нет, не волна их смыла, а случилось совсем другое. Вечером того же дня Руди сидел у экрана и смотрел на улыбающихся люде красивого города. И вдруг экран погас. Руди так и под скочил от страшной догадки: дед!
Руди примчался в рощу, и в голове у него помути лось от горя. Старый тополь, переломившись пополам рухнул и лежал на земле. Дед умер… Руди постоял немного и не разбирая дороги пошел наугад — в поля, рощи, леса.
Закатилось солнце. Тучки на горизонте, посияв дотлевающими углями, погасли. Руди поднял голову к небу, где уже заискрились звезды. «Где ты, дедушка, сейчас?» Спать Руди не хотелось. Оглушенный тоской и отчаянием, пробродил он до утра. С первыми лучами солнца направился к кораблю.
Мистер Грей, прихрамывая и пошатываясь, медленно топал к очагу. «Последнего друга теряю», — со страхом подумал Руди и побежал к нему.
— Не надо, дружище! Отдохни! — запыхавшись, крикнул Руди и, схватившись за грудь, упал. Сознание погасло.
И в тот же миг проснулось — ясное и чистое, как никогда. Со стороны и немножко сверху Руди с изумлением уставился на самого себя, на свое тело, лежавшее у незажженного очага.
«Впрочем, Руди уже нет, — опомнился я. — Вместо него я — бессмертная личность, только что бывшая в вещественном облике Руди. А я-то не верил».
Я снизился и невидимкой присел на скамейку рядом с могилками родных. Мистер Грей доковылял до Руди и пытался влить в его рот какую-то жидкость. «Поздно, дружище», — с грустью подумал я и улетел к океану: попрощаться с теми местами, где с родителями и сестренкой прожил несколько счастливых лет. От бунгало остались лишь бамбуковые стены. Камышовая крыша, снесенная бурей, валялась на пляже.
В стенах бунгало я посидел около рояля, в котором свила гнездо какая-то птаха, погрустил, потом взлетел ввысь и увидел планету Окаянную из далекой дали. Кое-как выбрался из звездной сутолоки Млечного Пути и полетел. Куда? «Вон оно что, — с усмешкой сообразил я. — Так и тянет меня взглянуть на планету Счастливую».
Дорога туда мне уже знакома, и на краю Вселенной я без труда отыскал ту самую реликтовую галактику. Промелькнули голубые, лиловые, оранжевые «живые» светила, и наконец я наткнулся на знакомую светло-золотистую звезду, похожую на наше Солнце, с тремя космическими облаками. Вот и «мое» облако, а под ним — планета Счастливая.
Я осторожно коснулся руками клубящегося и мягкого, как вата, края облака, и — странно! — ничего с моей невесомостью и незримостью не случилось. В прошлый раз я тяжелел, овеществлялся и стремительно падал на земную твердь, а сейчас легко парил и, снизившись, опустился на остров с дымящимся вулканом посередине. Остров Юнги! Вот и уютная круглая бухточка — остаток затонувшего кратера. Но кругом все изменилось неузнаваемо. Полное безлюдье и тишина. На песчаном берегу догнивала корма шлюпки, на крутых каменистых склонах ржавели пушки. Те самые, из которых пираты громили наши фрегаты. Вместо тростниковых хижин — пепел, вдали, на месте зеленых джунглей, — обгоревшие черные стволы и тоже пепел… На острове ничего живого, ни единой травинки. Неужто война?
Я поднялся к редкой стайке облаков и покружился над океаном. Ни птиц внизу, ни единого паруса.
