проникновения в самую суть.
— Да, еще одно видение. Пострашнее. — Мельмот испуганно огляделся по сторонам и, показав на далекие галактики, зашептал: — Думаете, это Вселенная? Думаете, она есть? Ошибаетесь. Есть только время и пространство, все остальное — пустота. Смотрите.
У Мельмота оказался не только художественный дар, но и дар внушать свои видения. Мы — жутко вспомнить! — очутились вдруг в центре гигантской темной пещеры. Ее стены — это то, что мы принимаем за время и пространство. Стены, одни лишь голые стены. И ничего больше! Звезды, планеты, разумная жизнь на них и мы сами — обман, мнимость зеркального отражения мира истинного, светоносного. Оттуда через трещину в пространстве, через узкую щель проникает в пещеру тонкий лучик света и, словно в камере- обскуре, рисует на стенах смутные, искаженные образы.
Нет ничего, кроме времени и пространства, этих стен пустой и мрачной катакомбы. Все остальное, все, что мы принимаем за реальность, — пляска теней, оптический обман.
Сумрачная катакомба взволновала меня еще больше, чем играющее дитя.
— Верно! — закричал я. — Вселенная и мы сами лишь отблески и тени мира идеального. Знаю! Я сам оттуда… А дорогу в мир истинный ты знаешь? Что это? — вздрогнул я, заметив, что Мельмот торопливо сует свою бумагу. — Документик?
— Да, подпишешь и увидишь дорогу.
— А взамен твою обреченность? — Я опомнился и замахал руками. — Нет, нет!
— Испугался, художник? — рассмеялся Старпом. — И правильно сделал.
Мельмот встал и в отчаянии разорвал «документик». Опять неудача! Понурившись и ссутулив плечи, он повернулся и уходил в свое вечное странствие. Не успел Мельмот рассеяться во мгле, как старец перекрестил его и со вздохом промолвил:
— Господи, успокой его душу. А вы чего смеетесь? — повернулся он к нам. — Жалко ведь.
— Над собой смеемся, дедуля, — сказал Старпом. — Одурманил он нас своими видениями. Суеверными мы стали и чуть документик не подписали.
— А видения у него нешуточные. Подумать бы над ними, — настаивал дед.
— Подумаем, дедуля. Особенно над этим шалуном. Страшное дитя! А второе видение мне напоминает что-то. Жил когда-то философ, свое учение связывал для наглядности с образом пещеры.
— Нет, катакомба у Мельмота куда значительнее и страшнее, — сказал я. — Катакомба у него со всеми признаками научной космологии. Стены ее — не что иное, как время и пространство. А материальные частицы, движущиеся на этом фоне, — всего лишь тени мира истинного и неведомого нам. Да, не простенькая катакомба у Мельмота, со значением. Может быть, это и есть реальность? А у того, у древнего философа — обыкновенная земная пешера и просто образ для наглядности. Только вот как звали того философа — не помню. Жил он миллиарды лет назад.
— И я, художник, не могу вспомнить. Хоть убей, не могу.
— Платошей его звали, — вмешался старец и ласковым голосом добавил: — Платошенька. Платоша. Знавал я его.
— Вспомнил! Не Платоша, а Платон! — воскликнул Старпом и с удивлением посмотрел на старца: — Да ты, дедуля, хитрюга. Скрываешь что-то, непомнящим прикидываешься. Веди нас по своей дороге. С тобой очень даже интересно. Но сначала накорми нас. Видишь, художник глазами уже съел твои запасы.
И в самом деле, я пожирал глазами дедову котомку и носом чуял запах огурцов. Я уже представил, как на зубах хрустит огурец, и голова у меня затуманилась от земных ароматов. Что поделаешь, бессмертному духу приятно вспомнить земную жизнь. Я уже присел и протянул руку к котомке, но меня остановил дед:
— Не торопись, сынок. Сначала я приготовлю чайку. Горяченького, вкусненького чайку. — Старец с приятностью потер руки и сладко зажмурил глаза.
«А дед сластена», — подумал я и, вскочив на ноги, замер с раскрытым ртом. Чайку! Вспомнился такой же любитель чая и такой же жизнелюб — дед тополь. А до него был нищий старец и профессор Рум на планете Счастливой. А еще раньше — Дед Мороз в мертвой Вселенной. Но в самом начале, еще в межзвездном океане… капитан! Одна и та же бессмертная личность!
— О чем задумался, сынок? — ласково спросил старец.
— Почудилось что-то, дедушка.
— Почудилось? Это бывает. Это память чуточку просыпается.
— Просыпается и, к сожалению, тут же засыпает.
— Да, это жаль, — сказал старец. — Но последнюю свою жизнь, как вижу, ты хорошо помнишь. Не оттуда ли простая и скромная одежонка? Шаровары, куртка — приятно посмотреть. А вот друг твой никак не может разлучиться с яркими побрякушками. Эх, слабы люди, слабы.
— Не ворчи, дедуля, — сказал Старпом.
Старец отошел на обочину дороги, где в низинке журчал ручеек, и начал собирать сухие листья, сучки. Заметив, что я то и дело посматриваю на старца, пытавшегося разжечь костер, Старпом приблизился ко мне и прошептал:
— Гадаешь, кто этот симпатичный ворчун? Не ломай напрасно голову. Просто мы тоскуем по капитану. Вот нам и мерешится. — И, пожав плечами, в глубокой задумчивости добавил: — А может, и не мерещится. Но хитрюга дед! Простачком прикидывается, а ведь дорогу-то какую смастерил. А? Не простую. Идет она через все звездные миры — и нет ей конца.
Наконец у деда разгорелся костер, и в котелке закипела вода.
— Не унывайте, сынки. Будет у нас чаек. Будет! — радовался старец и, взглянув на старпомовские аксельбанты, снова усмехнулся.
— Ума не приложу, как мне одеться? — нахмурился Старпом.
— Жалко расставаться с парадной формой? — рассмеялся я. — И не надо переодеваться. Пофорси уж аксельбантами. Пофорси.
— Ладно, потопаю сначала так. А там подумаем с тобой, в какой одежонке просить подаяние. А не взять ли пример с нашего старца? Посмотри на него. Нищий! Мудро, очень мудро. Ведь и мы с тобой такие же нищие. Ничего не выпросили у этого дьявола. — Старпом махнул рукой в пустоту, а потом ткнул пальцем в мерцающую рядом галактику. — Сходим сначала сюда.
— А что это за галактика?
— Понятия не имею. Но какая красавица!
Галактика и в самом деле выглядела в космической ночи нарядной новогодней елкой. Она тихо вращалась вокруг своей оси, сияла разноцветными фонариками, искрилась алмазной пылью бесчисленных светил.
— Видишь, сколько там звездных миров! — восторгался нищий Старпом. — А дорога-то! Дорога! Разве не чудо!
Взглянул я на дорогу, и дух захватило от волнения. Еще более странной, какой-то вещей показалась она. Искрились листвой кустарники, ласково шелестели травы, трещали кузнечики, славящие полуденный зной. И серебрилась пыль, мягкая как пух, прокаленная солнцем земная пыль. Очень уж полюбилась она деду.
— О чем задумался, милый? — прервал мои размышления старец.
Я и не заметил, как он разложил перед нами сельские дары и поставил кружки с горячим, пахнущим луговыми ароматами чаем.
— Не грусти, сынок. Сходим в деревеньку, потолкаемся в народе, послушаем, и станет веселее. Видишь, какая красавица приглашает нас в гости. — Старец показал на приблизившуюся к нам праздничную елку-галактику. — А пока попьем чайку, поговорим и не спеша пойдем.
Ну что ж, согласился я, пообедаем, чайку попьем и пойдем. Пошагаем и по огненной россыпи галактик, и по скромным деревенькам. Пойдем по звездной пыли и пыли земной. Что ждет нас впереди? И куда, в какие дали ведет эта пыльная, эта наша вечная и бесконечная дорога?
Примечания
