аморально. И протянула мне бандаж. — А почему вы не сделаете себе операцию?
— Времени нет... А потом, у меня аллергия на больницы.
Она окинула взглядом мою голую грудь и руки.
— Но вам ведь уже приходилось бывать в больницах. У вас несколько переломов...
— Было дело, — согласился я.
Она вдруг позволила себе чуть заметно улыбнуться.
— А, теперь я вас узнала! Я вас видела по телевизору. Я однажды ставила на вашу лошадь в Большом национальном, когда была еще студенткой. Выиграла шесть фунтов и купила на них книгу о заболеваниях крови.
— Рад был помочь, — сказал я.
— Я бы на вашем месте пару недель походила без бандажа, — сказала она. — А то он будет бередить рану.
— Хорошо.
Я поблагодарил девушку-доктора, оделся, забрал из приемной Софи, и мы поехали в полицейский участок. Софи снова попросили подождать. Она со вздохом уселась на предложенный ей стул и спросила, надолго ли я.
— Возьми мою машину, — виновато сказал я. — Пройдись по магазинам. Или погуляй в Виндзорском парке.
Софи обдумала эту мысль и повеселела.
— Я вернусь через час.
Полицейские собрались меня допрашивать, но я попросил разрешения сперва поговорить с Файндейлом.
— Поговорить?! Ну... ни один закон этого не запрещает. Обвинение ему еще не предъявлено...
Однако полицейские с сомнением покачали головами.
— Он, знаете ли, очень агрессивен... Вы уверены, что вам это нужно?
— Конечно!
Они пожали плечами.
— Тогда вам сюда.
Файндейл был в маленькой, голой допросной. Стол, два деревянных стула, и все. Но Файндейл не сидел на стуле, а стоял посреди комнаты, стараясь держаться подальше от стен. Он все еще дрожал, точно натянутая струна, и левое нижнее веко у него судорожно подергивалось.
Комната, стены которой до плеча были выкрашены коричневой, а выше — кремовой краской, была без окон и освещалась электрической лампочкой. На стуле у самой двери сидел бесстрастный молодой полисмен. Я попросил его и других оставить нас с Файндейлом наедине.
— Мне, блин, с тобой говорить не о чем! — громко провозгласил Файндейл.
Полицейские сказали, что это неблагоразумно с моей стороны, но в конце концов пожали плечами и удалились.
— Садись, — сказал я, взяв один из стульев, стоявших у стола, и указав на другой.
— Не хочу!
— Не хочешь — как хочешь.
Я достал сигареты и закурил. Рак легких, конечно, штука неприятная, но все же курить иногда полезно. Это успокаивает. Я глубоко затянулся.
Файндейл принялся расхаживать взад-вперед резкими короткими шажками.
— Я же говорил, что убью тебя!
— Но не получилось. Тебе повезло. Он замер, как вкопанный.
— Что ты сказал?
— Если бы ты меня убил — сел бы лет на десять.
— Оно того стоило! — Он снова принялся расхаживать взад-вперед.
— Я вижу, Вик нашел себе другого помощника, — заметил я.
Файндейл схватил стул и швырнул его в стену.
Дверь немедленно открылась, и в комнату вбежал молодой полисмен.
— Подождите, пожалуйста, — сказал я. — Мы только-только начали.
Полисмен нерешительно посмотрел на Файндейла, на валяющийся стул, на меня — я спокойно продолжал курить — и наконец решил, что, пожалуй, можно снова оставить нас наедине. Дверь за ним бесшумно закрылась.
— По-моему, Вик подложил тебе свинью, — сказал я. Файндейл остановился у меня за спиной. Мне стало сильно не по себе. Я еще раз затянулся и заставил себя не оборачиваться.
— Втянул тебя в неприятности, а потом бросил.
— Это ты меня втянул в неприятности! — глухо прорычал Файндейл.
Я знал, что мое напряжение может передаться ему и завести его еще больше, но для того, чтобы расслабиться, когда он стоял у меня за спиной, потребовалось немалое усилие воли. Я старался говорить медленно, задумчиво, убедительно, но во рту у меня было сухо, как в пустыне Невада.
— Вик начал все это, — говорил я. — Вик и ты. Теперь Вик работает с Ронни Нортом. Мы с тобой оба пострадали из-за Вика...
Файндейл внезапно снова появился в моем поле зрения. В электрическом свете его огненно-рыжие волосы казались совершенно апельсиновыми. Его глаза то вспыхивали маниакальным огнем, когда в них отражался свет лампы, то прятались в тени, когда Файндейл опускал голову. Мне снова вспомнилось, как Софи сравнила его с кипящим котлом. Похоже, сейчас он был ближе к взрыву, чем когда бы то ни было.
— Сигарету хочешь? — предложил я.
— Чтоб ты сдох!
Нет, сейчас, когда я мог его видеть, мне было куда спокойнее.
— Что ты сказал полицейским? — спросил я.
— Ни черта я им не сказал!
— Они тебя уже допрашивали?
— Нет.
— Хорошо, — сказал я. — Это сильно упрощает дело.
— Что ты имеешь в виду, черт побери? Каждое его движение выдавало владевшее им напряжение и агрессивность. Мышцы Файндейла подергивались, словно через него пропускали электрические разряды.
— Что тебя злит больше всего? — спросил я.
— Больше всего? — заорал Файндейл. — Больше всего меня злит, бля, что ты жив и здоров, как огурчик!
Я хотел убить тебя! Убить!!!
Он остановился, словно не в силах выразить то, что имел в виду. Но я его прекрасно понял. В своем стремлении отомстить мне он дошел до того, что утратил способность рассуждать разумно. Он видел только, что я сижу перед ним живой и здоровый, а значит, все было впустую. Видимо, ему было отчаянно необходимо убедиться, что его поступок не был абсолютно безуспешным. Я снял куртку и объяснил насчет бандажа и пряжки, которая спасла мне жизнь. Расстегнул рубашку, показал пластырь, объяснил, что там под ним.
— Болит, зараза! — честно признался я. Файндейл прекратил метаться взад-вперед и заглянул мне в глаза.
— Болит?
— Да.
Он потрогал мой бок. Я поморщился.
Он отступил назад, подобрал стул, который швырнул об стенку, поставил его у другого конца стола и уселся напротив меня. Потянулся за сигаретами и зажигалкой, которые я оставил на столе, и закурил. Руки у него все еще тряслись от напряжения.
Я оставил рубашку расстегнутой и навыпуск. Файндейл курил, судорожно затягиваясь, то и дело
