— Мания величия ненасытна, — смеясь, говорил дядя Абу. — Железных крестов уже мало. Надо что-то новое. Может быть, он объявит себя Наполеоном или Александром Македонским?
Однако сатана хотел совсем иного. Об этом я узнал на предвыборном собрании исторических персонажей, состоявшемся в нашем департаменте.
В большом зале собралось около пятисот реально живших людей. И какую только нечисть не выплеснула сюда потревоженная история, спавшая до этого сном вечности. Слева от меня нервно ерзал на стуле наркоман, считавшийся здесь специалистом в области ядерной физики. Справа сидел монах и сверлил всех горящим взглядом фанатика. Впереди высились два плечистых гангстера. «Прелестная компания», — поежился я.
Страна изгнанников готовилась к выборам. Наибольшее количество мест в парламенте отводилось, конечно, представителям христианской мифологии — так называемой христианской партии. Немало мест занимали сказочная и литературная партии. От нашей малочисленной исторической партии нужно было дополнительно выдвинуть еще одного депутата.
Меня, одного из самых уважаемых изгнанников, могли избрать в парламент. Но такая перспектива меня страшила. И вот почему. В тот раз Алкаш не все рассказал мне о живых депутатах, об этих «смекалистых мужиках». Вели они себя образцово лишь до поры до времени. Незаметно, исподволь в их среде завелась, по выражению одной из газет, «гниль свободомыслия». В кулуарах часто возникали разговоры, в которых то и дело слышались недозволенные слова: закон, право, конституция. Однако на заседаниях живые депутаты поступали точь-в-точь, как их предшественники роботы. Но однажды во время речи Гроссмейстера какой-то задремавший депутат (предполагают, что это был дракон) вскочил и вместо положенного «браво!» спросонья рявкнул: «Конституция!»
Гроссмейстер и ангелы не стали искать зачинщиков «конституционной смуты». Всех депутатов они бросили в большую яму с напалмом и сожгли. С тех пор новые депутаты вели себя, конечно, осмотрительно и разумно. Но мало ли что могло случиться? Тогда и дядя Абу не вызволит меня из ямы: его очеловечение могло наступить в любой день. К счастью, в парламент выбрали не меня, а какого-то уголовника.
Затем мистер Ванвейден, ведший собрание, пустил по рядам медаль для осмотра.
— Подобных медалей мы можем изготовить сколько угодно, — сказал он. — Но важно, чтобы Гроссмейстер получил ее из рук человека, награжденного такой медалью в историческом прошлом.
Я взял медаль и чуть не рассмеялся: сатана пожелал стать лауреатом Нобелевской премии. Кто надоумил его? Ангелы? Или ему самому вступила в голову такая блажь?
Но это же нелепость! Даже туповатый мистер Ванвейден должен понимать, что здесь, в мусорной яме человечества, не может появиться уважаемый в прошлом ученый или писатель. Но уж очень хотелось вампиру отличиться и занять место Аристарха Фалелеича. Никого не спросясь, втайне даже от Мурлыкина, он отважился на нелепую авантюру.
На другой же день мистер Ванвейден с утра вывел исторических персонажей на опушку леса. Прочесывание решили вести небольшими группами и, конечно же, без конвоиров-чертей, не без основания опасавшихся лесной «нечистой силы».
Штурмбанфюреры с автоматами в руках тремя отрядами ушли в разные стороны. Выходцев из восемнадцатого века, вооружившихся старинными пистолетами, мушкетами и саблями, возглавил гроза морей капитан Флинт. Я шел рядом с представителями моего куда более «просвещенного» века — гангстерами, наркоманами и тремя какими-то неприятными типами, считавшимися здесь технической интеллигенцией.
— Нам не по пути с вами, — с вызовом заявил капитан Флинт. — Мы благородные пираты и разбойники.
— Дикари, недоумки, — смеялись над ними мои «цивилизованные» спутники.
Я поспешил уйти в сторону, понимая, что добром это не кончится. Минут через двадцать, когда я уже находился в густом сыром ельнике, услышал приглушенный расстоянием выстрел, потом другой. Раздался треск автоматных очередей, ухнули взрывы гранат.
А я уходил все дальше. Когда гул сражения перестал слышать совсем, оглянулся и с облегчением перевел дыхание: я один и я дома! С каждым кустом и каждой травинкой я встречался, словно после долгой разлуки. Грудь теснили воспоминания детства и радостные, немножко тревожные ожидания: сейчас должно что-то случиться.
И вот оно, случилось… Лес кончился, открылись залитые солнцем луга, рощи, перелески… Все это затуманилось, качнулось и поплыло перед глазами завитками дыма — так ошеломила, оглушила меня догадка. Я все понял! Словно пелена спала с моих глаз: я Василь Синцов, частица вот этих родных и разумных рощ и полей. А Пьер Гранье — выдумка ученых, их ловкая подделка, просто мираж, нужный для того, чтобы ввести в заблуждение нечистую силу и внедриться в их общество.
Понятными стали и хитроумные сеансы, или рокировки — переходы в другой мир. «Мы дарим тебе новую жизнь», — сказал мой таинственный и лукавый собеседник. Как же! Переживая детство Василя, я просто-напросто вспоминал самого себя, понемногу избавлялся от миража и возвращался в свою подлинную личность. Иначе хитренький мираж, созданный учеными, этот ловко смоделированный Пьер Гранье вцепится в меня и обретет реальность.
Когда солнце достигло зенита и стало душно, я вошел в прохладную рощу. Улыбнулся: Тинка- Льдинка! Это же Снегурочка, звеневшая листвой и птичьими голосами. Так и чудилось: сейчас выйду в цветущие поля и увижу фею весенних лугов.
Но увидел другое, отчего счастливо забилось сердце. В высоких, качающихся под ветром травах паслись кони. Словно два облака плавали в зеленых волнах: дымчатый, в яблоках, Метеор и мой белоснежный Орленок.
Метеор поднял голову и радостно всхрапнул. Но что творилось с Орленком! Он заржал, подлетел и вился вокруг своего хозяина, как расшалившийся ребенок. И грива его металась, словно белое пламя. Истосковался!
— Орленок, дружище! Иди же ко мне.
Конь подскочил ко мне и в полутора шагах замер. В глазах его чисто человеческие чувства настороженности и недоумения.
— Что с тобой, дурашка? — ласково спросил я и протянул руку, чтобы погладить его шелковистую шею.
Коснулся шеи, и конь вздрогнул, попятился с омерзением и страхом. Мое прикосновение, мои «нравственные» биотоки подействовали на него, как удар хлыста. Орленок повернулся и бросился от меня, как от страшилища.
В отчаянии я опустился на траву и обхватил голову руками. Страшная истина открылась во всей своей наготе. Никакой я не Василий Синцов, и благородный конь почувствовал это: внешний портрет не совпадал с внутренним. Нравственно я все тот же мерзкий Пьер Гранье, и даже хитроумные рокировки не «подправили» его, не возвысили. Ни в малейшей степени.
С гнетущими чувствами и невеселыми мыслями я просидел несколько часов. Незаметно подкрадывались длинные вечерние тени. Я встал и стал выискивать какое-нибудь убежище. Из леса в город решил не возвращаться. Все равно моя миссия кончилась провалом, из мира изгнанников уже не вернуться. Конь не примет меня.
Час спустя в низинках и густом подлеске скопилась ночная мгла. Она вилась, клубилась рыхлыми комками и с шипением рассеивалась. И снова сгущалась, твердела, силясь выбраться в вещественный мир. Холод ужаса охватил меня: Черный паук! Двойник моей черной души! А власть дяди Абу над пауком, вспомнил, в лесу кончалась. Я заметался, убегая от крадущейся тьмы, выскакивал на полянки и наконец вырвался на опушку.
Я вернулся в город, и, не в пример привередливому коню, нечистая сила приняла меня как своего, встретила как родного.
— Слава дьяволу, живой! — воскликнул Усач.
На засветившемся экране видеофона возникла озабоченная физиономия главы департамента.
— Уцелел? — хмурый лик Аристарха Фалелеича прояснился. — И даже не ранен?
Мурлыкин снова насупился и с презрением заговорил о склочниках людях, которых ни минуты нельзя оставлять без конвоиров. Историческая партия, как я узнал от него, потеряла в этот день почти половину
