романтическая гипотеза. Ведь если корабль погиб из-за технической неисправности, то он должен был взорваться, ударившись о Землю. Однако взрыв произошел на сравнительно большой высоте.
— Этот действительно удивительный факт хорошо объясняет мой вариант романтической гипотезы, — сказал Хрусталев и, улыбнувшись, добавил: — Кстати, когда я дочитаю дневник, вы все же согласитесь, что моя точка зрения уже не гипотеза, а факт. Утверждаю, что звездолет был абсолютно исправен. Капитан корабля относился с исключительным уважением к инопланетным цивилизациям, и он не хотел взрывом причинить вред биосфере Земли. Поэтому, пролетев над сибирской тайгой на высоте нескольких километров и сбросив свой д невник, он в районе Подкаменной Тунгуски, как я пред полагаю, сделал попытку повернуть вверх и взорвать корабль за пределами атмосферы.
— И что же ему помешало? — спросил Кашин.
— Ему помешали члены экипажа. Когда капитан делал поворот, они в его действиях почувствовали что-то неладное и набросились на начальника экспедиции. И капитану ничего не оставалось, как немедленно взорвать корабль.
— Это уж совсем любопытно! — воскликнул Кашин. — Тогда читай. Фантастика это или нет, но мы готовы слушать.
— Но перед этим посмотрите, как выглядит в цветных знаках хотя бы начало дневника. Цветная запись на кристалле передает не только смысл речи, но и самое затаенное настроение астронавта. Она совершенна и музыкальна, в буквальном смысле музыкальна.
Хрусталев открыл шкатулку. Через минуту кристалл заискрился, запламенел многоцветными знаками. В чередовании и интенсивности цветных знаков Дроздов и Кашин почувствовали что-то тревожное. И вдруг им почудилась какая-то музыка, какие-то певучие, волнующие звуки. В них послышалось чувство такого одиночества и скорби, что все вздрогнули.
— Что это? — спросил Кашин. — Почему такая скорбь?
— Дальше вы все поймете, когда я прочитаю дневник, — сказал Хрусталев, закрывая шкатулку. — Это лишь начало. Не весь дневник написан в таких трагических и скорбных тонах. В нем много ликующих красок и звуков. И вообще весь дневник в целом звучит как гимн, как радостная, жизнеутверждающая музыка. А теперь наберитесь терпения и слушайте.
Хрусталев зажег погасшую папиросу, раза два затянулся и, придвинув рукопись, принялся за прерванное чтение.
Глаза Сэнди-Ски… Я лишь мельком заглянул в их глубину. И они мне почему-то не понравились, что-то чуждое отразилось в них. В чем дело?
Встревоженный, я встал с кресла.
— Что с тобой, Тонри? — спросил Сэнди-Ски.
В его словах было неподдельное участие. Да, с таким нежным участием мог обратиться ко мне только мой друг Сэнди-Ски. И все же мне не хотелось остаться сейчас наедине с ним.
— Видимо, устал, Сэнди, — проговорил я как можно спокойнее. — Я же не отдыхал после торможения. Пойду к себе в каюту.
— Конечно, отдохни…
Я вышел и попал в соседнюю рубку — рубку управления. Члены экипажа успели отдохнуть и приступили к своим обязанностям. Над приборами пульта управления склонилась тонкая и длинная фигура пилота Али-Ана. Рядом, у главного электронного мозга, возился аккуратный и трудолюбивый, как муравей, бортинженер Рогус. Он взглянул на меня и улыбнулся.
У меня не было желания с кем-либо разговаривать, и я постарался поскорее уйти в кают-компанию. Там никого не было. Спустился по лестнице в коридор, по обеим сторонам которого расположены наши каюты — святая святых каждого участника экспедиции. По нашим обычаям, в каюту никто не заходит без особого приглашения хозяина, никто не мешает заниматься научной работой, отдыхать, слушать музыку, читать. Вместе собираемся лишь в кают-компании.
Я закрылся в своей каюте и сел за клавишный столик. Что меня, собственно, встревожило? — спрашивал я себя. — Глаза Сэнди-Ски? Да я их и не рассмотрел как следует. Но вот Рогус… Минуту назад, когда я проходил через рубку управления, Рогус обернулся ко мне. На его некрасивом лице появилась обычная по-детски бесхитростная улыбка. Но сейчас, вспоминая эту улыбку, я подумал, что она не такая уж простая и бесхитростная. На какой-то миг в ней проскользнуло нечто наглое и торжествующее.
«Неужели? — обожгло вдруг страшное подозрение. — Неужели Рогус и Сэнди-Ски — это те… из банды Вир-Виана?» — Я встал и начал ходить из угла в угол. «Какая чепуха! — говорил я себе. — Какая нелепая мысль! Как они могли появиться на корабле? Вздор! Просто в последнее время у меня расшалились нервы и стала мерещиться всякая чертовщина».
Снова сел за клавишный столик и, чтобы успокоиться, решил продолжать свой труд о цефеидах. Но работа не клеилась…
Это было вчера. А сегодня еще раз попытался, но безуспешно. И вот вместо научного труда на новом кристалле я пишу сейчас этот странный дневник.
В каюте раздался трехкратный мелодичный звон. Я взглянул на часы. Через полтора часа начнутся на корабле новые сутки. Через полтора часа спать… А сейчас по традиции все члены экипажа собираются в каюткомпании. Мой помощник Али-Ан сделает доклад о событиях прошедшего дня. После этого все станут высказывать свои мнения, строить планы на завтра. А под конец Лари-Ла будет рассказывать свои забавные истории.
Мне всегда нравились эти вечера в кают-компании. Но сегодня, впервые за много лет межзвездного полета, не хотелось идти туда. Но надо идти…
…Сейчас члены экипажа спят. Один лишь я нарушаю режим. Вернувшись из кают-компании, снова сел за клавишный столик, чтобы записать все, что там произошло сегодня вечером.
Когда я вошел в кают-компанию, все уже сидели в креслах.
— Как самочувствие, капитан? — послышались участливые голоса.
Я успокоил всех, сказав, что отдохнул хорошо и что самочувствие, как всегда, отличное.
— Начинайте доклад, — обратился я к Али-Ану.
Али-Ан встал, вышел на середину каюты и с минуту молчал, собираясь с мыслями. Я уважаю этого поразительно хладнокровного пилота, умного и волевого. Высокий и стройный, он был бы красив, если бы не сухое и несколько надменное выражение лица. В противоположность Лари-Ла и Сэнди-Ски, он постоянно строг и серьезен. Лишь изредка на его бледных губах появляется тонкая улыбка, острая, как клинок. И вообще Али-Ан холоден и логичен, как учебник геометрии. Никаких эксцентричностей, никаких причуд, как у Сэнди-Ски. Но и взлетов никаких. «Под таких, как Али-Ан, очень легко и с большим совершенством подделываются молодчики Вир-Виана», — подумалось мне. Но я постарался отогнать эту вздорную мысль.
— Сегодняшний день, — начал Али-Ан, — самый знаменательный, переломный в нашей экспедиции. Мы произвели торможение на дальних подступах к планетной системе — цели нашего полета. Все члены экипажа чувствуют себя удовлетворительно. Механизмы и приборы в полной исправности. До орбиты самой близкой к нам планеты осталось около десяти дней полета на межпланетной скорости. Начинаем готовиться к посадке на планету. А на какую планету — об этом полезно выслушать мнение планетолога Сэнди- Ски.
Вот и все. Али-Ан, как всегда, краток и точен.
Сэнди-Ски встал и начал крупными шагами ходить по кают-компании. Я посмотрел на его горящие вдохновением глаза, на его оживленное лицо — и мне стало стыдно за свою мнительность.
— Нам повезло, — остановившись, заговорил Сэнди-Ски. — Чертовски повезло. Я просто не ожидал, что мы найдем здесь такую необычайно сложную и богатую систему. Вокруг центрального светила вращаются девять планет. Девять! И у многих — спутники.
Жестикулируя, Сэнди-Ски кратко, но живописно охарактеризовал каждую планету. Он еще больше оживился, когда стал под конец рассказывать о жемчужине системы — о планете Голубой.
Я с любопытством взглянул на нашего биолога и врача Лари-Ла. Как он воспримет весть о богатой биосфере Голубой?
Добродушный толстяк Лари-Ла обычно не сидел, а полулежал в свободной, ленивой позе. Но сейчас он, упира ясь руками в подлокотники глубокого кресла, привстал и с живейшим интересом слушал
