получила желаемое. И вскоре я вышел на улицу с Рукой на перевязи, чувствуя себя при этом немного глуповато.
— Ну вот, так-то гораздо лучше, дорогой, — кивнула она. — А теперь в ложу Окни… — Самоуверенность, с которой она держалась в медпункте, моментально куда-то испарилась. — О Боже! Почему при нем я чувствую себя такой идиоткой? Такой неопытной, глупой и неуклюжей, словно школьница!..
— Выглядите вы просто шикарно, — нисколько не покривив душой, заметил я. — Красивая, элегантная. Так что прочь все сомнения и страхи!
Однако глаза ее свидетельствовали об обратном, и я слышал, как нервно и учащенно она дышит, поднимаясь на четвертый этаж.
Трибуны в Мартино-парк считались лучшими в стране, их проектировали и строили в те времена, когда увлечение модернизмом еще не охватило повально все сферы и области. Где-то в пятидесятые старые скамьи прогнили и грозили обрушиться, и было решено восстановить ипподром в прежнем виде. И хотя от сквозняков зрителей это не уберегло (результат порочности архитектурной школы, пренебрегающей элементарными законами физики), менее популярным и доходным сооружение от этого не стало. Отовсюду было удобно следить за ходом скачек — и из-под козырька, и с открытых трибун, — а потом обмывать выигрыш в любом из баров, где всегда хватало места. На круг почета выходила застекленная галерея (зимой там было тепло, летом — прохладно), над боксами, где распрягали лошадей, была крыша, как в Эйнтри <Ипподром близ Ливерпуля, где ежегодно проводятся скачки «Гранд нэшнл».>, с тем чтобы участники скачек всегда оставались сухими.
Внутри в коридоры выходили длинные ряды дверей в ложи. И, выйдя из лифта, мы увидели, как официантки катят тележки с едой — не то что в Ас-коте <Ипподром близ г Виндзора, где в июне проходят ежегодные четырехдневные скачки.>, где они разносят еду на подносах по открытым трибунам и то и дело роняют эклеры. Словом, Мартино-парк был даже слишком комфортабельным ипподромом по британским меркам, флора сказала:
— Сюда, — и, преисполненная самых дурных предчувствий, двинулась вперед. Нет, подумал я, не может этот Окни Свейл быть настолько уж страшным, как она его себе представляла. Просто не может, и все тут.
Дверь в ложу была открыта. Мы с Флорой подошли вместе и заглянули. Нельзя сказать, что буфет у стены ломился от еды и напитков. Все остальное пространство занимали три столика со стульями, на балкон вела застекленная дверь. Справа от входа — небольшой сервировочный столик, чистый и ничем не заставленный. Окни, в отличие от многих других владельцев лож, мимо которых мы проходили, ленчем не угощал.
За одним из столиков сидел в полном одиночестве мужчина. Голова склонилась над спортивной газетой, рядом наготове букмекерская книга и ручка.
Флора откашлялась.
— Окни? — неверным голоском окликнула она и сделала робкий шажок вперед. Мужчина за столиком неторопливо поднял голову от газеты, вопросительно приподнял бровь. Даже увидев Флору и, несомненно, узнав ее, он вовсе не спешил встать ей навстречу. В конце концов он все же встал, но сделал это не автоматически, а с запозданием, словно с трудом вспомнив о правилах хорошего тона.
Высокий, песочного цвета волосы, очки, бледно-голубые глаза. Он нехотя улыбнулся.
— Окни, это Тони Бич, — сказала Флора. Окни спокойно обозрел меня с головы до пят, взгляд на долю секунды задержался на перевязи.
— Конюшенный Джека? — спросил он.
— О нет, нет, — ответила Флора. — Просто мой спутник.
— Как поживаете? — спросил я, имитируя вежливые интонации Джимми, и получил вместо ответа кивок. Похоже, эта оказанная мне милость несколько взбодрила Флору, хотя она и продолжала нервно переминаться с ноги на ногу.
— Джек просил передать, что главный конюшенный отзывается о Бризи Палм просто прекрасно, — храбро заявила она.
— Я сам говорил с Джеком, — буркнул Окни. А затем, после довольно долгой паузы, добавил: — Выпить желаете?
Я почувствовал, что Флора собирается отказаться, и ответил:
— Да. Почему бы нет? — имитируя на сей раз протяжные интонации Джимми. Мне казалось, что Флоре просто необходимо выпить.
Окни рассеянно обозрел буфет. Там стояли бутылка джина, бутылка виски, несколько бутылок с тоником и бокалы. Взяв стоявший рядом с ним на столике бокал, он подошел к буфету и протянул руку к бутылке «Сигремс».
— Джин с тоником, Флора? — предложил он.
— О, с удовольствием, Окни.
Флора покупала у меня джин только для гостей, говорила, что сама не слишком любит этот напиток. И теперь с трепетом наблюдала за тем, как Окни, плеснув в бокал на два пальца джина, разбавил его таким же количеством тоника.
— Лед? Лимон? — спросил он и, не дожидаясь ответа, бросил в бокал и то и другое… Затем, глядя уже на меня, протянул ей бокал. — А вам… э-э .. то же?
— Виски, — ответил я. — Любое.
Это оказалось виски «Тичерз». Он плеснул мне в бокал на два пальца золотистой жидкости. Затем руКа его замерла над бутылкой с содовой и имбирным пивом.
— Нет, чистое, — сказал я. — И без льда.
Брови его медленно поползли вверх. Он протянул мне бокал, закрыл крышечкой горлышко бутылки «Тичерз» и налил себе джина на два с половиной пальца. И добавил совсем немного тоника. И два кубика льда.
— Что ж, за удачу! — сказал я и отпил глоток. — За… э-э… Бризи Палм.
— Да, да, — подхватила Флора. — За БризиПалм!
По языку моему медленно растекался целый букет вкусов — зерно, солод, дубовая бочка. Такие знакомые и живые, они постепенно блекли, превращались в привкусы. Возможно, я не слишком большой знаток виски и не выделил бы этот «Тичерз» среди ряда аналогичных бутылок, но то, что это был не «Рэннох», — определенно.
— Что, руку поранили? — спросил Окни.
— Э-э… — протянул я. — Дверью прищемил. Глаза у Флоры испуганно расширились, но от комментариев она воздержалась. Окни снисходительно кивнул, словно признавая сам факт наличия в жизни разных неприятных инцидентов.
— Скверно, — заметил он.
В дверях возникла официантка, толкающая перед собой тележку. Беглый взгляд на Флору подтвердил, что рассчитывать особенно не на что. Реальность обернулась тремя относительно большими тарелками — с сандвичами (на хлебе обрезана корочка), сыром с печеньем и тарталетками с клубникой. Все эти яства были плотно завернуты в прозрачную упаковочную пленку. Официантка спросила, желаем ли мы заказать что-нибудь еще, более существенное, в ответ на что Окни заметил, что поест позже.
— В старые добрые времена, — сказала мне потом Флора, — люди приносили еду и напитки с собой в ложу. Теперь же поставщики продуктов все держат в своих руках, и приходится покупать только у них, причем цены на некоторые вещи у них просто безумные, абсолютно недоступные. И Тони, дорогой, Окни просто терпеть этого не может, и если и покупает, то сущую ерунду. Нет, вообще-то он вовсе не жадный, просто такой подход… Как-то он сказал, что еда в ложах идет по ценам бара, не знаю, правда, что это означает, но он жутко злится по этому поводу.
— По ценам бара? — удивился я. — Вы уверены?
— А что, это плохо, дорогой?
— Судя по тому, как подскочили цены в барах, на каждой бутылке виски они имеют по сто пятьдесят процентов прибыли.
Флора пыталась осмыслить услышанное.
— Так значит, Окни платит в ложе двойную цену против той, которая у вас в магазине?
