До чего досадно, что ты рождена женщиной. Будь ты мужчиной, нам удалось бы посетить знаменитые горы, увидеть красивейшие места, побродить по всей Поднебесной! То-то было бы весело!
Так в чем же дело, — ответила мне Юнь. — Подожди, пока поседеют волосы у твоей подруги. Если не сможем посетить Пять священных гор[54], то наверняка доберемся до мест близких, вроде Хуфу и Линъяня, на юге дойдем до озера Сиху, а на севере — до Пиншаня.
Все это так, однако для странствий ты будешь уже старовата.
Ничего. Не успею в этой жизни, сумею в другой.
Но ведь в следующем перерождении ты будешь мужчиной, а я женщиной.
— Так не будем же омрачать этой жизни, пусть нам все будет в радость, — заключила Юнь.
Я рассмеялся:
— В день нашей свадьбы мы уже говорили, что не надо омрачать жизнь, и не сомкнули глаз всю ночь. Если же станем рассуждать о будущих перерождениях, то у нас совсем не останется времени для сна.
Юнь заметила:
— Говорят, что на небе свадебные дела вершит Лунный старец[55]. Он соединил нас, и мы стали мужем и женой. В следующем перерождении наша судьба также в его руках, почему бы нам не повесить в доме его изображение?
Мы попросили господина Ци Лю-ти из Таоси, имя его было Цянь, большого мастера кисти, нарисовать Лунного старца. На его картине старец держал в одной руке красную шелковую нить, в другой — плетенку, что берут в странствие, в ней, по мысли художника, должна храниться книга судеб. У старца было лицо юного отрока и волосы словно перья журавля, казалось, он летел не то среди дымки, не то в тумане — так воплотил художник свое представление о Лунном старце. Мой друг Ши Чжо-тан написал хвалу портрету, и мы повесили изображение бога в комнате. Первого и пятнадцатого дня каждой луны я и Юнь курили перед изображением благовония и совершали поклонения, моля о ниспослании нам долголетия.
Ныне, после стольких несчастий, обрушившихся на мою семью, эта картина утеряна.
Неужели до богов могли дойти просьбы и молитвы?
Вскоре мы переехали на улицу Цанми, и я сделал для нашей спальни надпись: «Палаты благоуханного гостя». Это был намек на имя жены: ведь слово «юнь» значит «пахучая луговая рута».
При доме был узкий дворик с очень высокими стенами — дворик нам не нравился. Зато вызывала восхищение пристройка к дому, где хранились книги,— окна ее выходили в заброшенный сад семьи Лу. Юнь любовалась садом и вспоминала Цанланский павильон.
К востоку от Моста Золотой матушки[56] в самом конце улицы Гэнсян жила одна старая женщина. Возле её дома был огород. За изгородью с калиткой виднелся пруд в несколько му[57] шириной, вдоль изгороди росли цветы и тенистые деревья. На этом месте некогда стоял дом, в котором в конце юаньской династии размещалась управа Чжан Ши-чэна[58]. В нескольких шагах от дома горой лежали битые черепки и кирпичи, с этого холма открывался вид, полный неповторимого очарования. Однажды наша соседка заговорила о своем доме, и Юнь уже не оставляла мысль о переезде. Как-то она сказала мне:
— Я постоянно вспоминаю Цанланский павильон. Коль скоро мы не можем жить там, давай поселимся на лето у старой женщины!
Я ответил:
— Я тоже думал, что хорошо бы нам найти место, где будет попрохладнее, ведь пока дождешься осени — сгоришь от жары. Я пойду посмотрю ее дом, если подойдет — соберем пожитки и переедем на месяц- другой.
Матушка, наверное, не позволит, — высказала свои опасения Юнь.
Я успокоил ее:
— Я сам попрошу у нее разрешения.
На следующий день я отправился к соседке. Ее дом состоял из двух комнат, каждая была разделена еще на две. Окна были заклеены бумагой, внутри стояли бамбуковые лежанки, дом производил впечатление места тихого и уединенного. Хозяйка узнала о моем намерении и с удовольствием сдала спальню. Я заново обклеил стены белой бумагой, и теперь жилище выглядело совсем по-иному. Я уведомил свою матушку о нашем намерении, и вскоре мы с Юнь переехали.
Нашими соседями оказались двое стариков, они выращивали овощи на продажу. Узнав, что мы собираемся провести в этом доме лето, они пришли познакомиться, принеся в подарок несколько рыб из своего пруда и овощи. Мы хотели заплатить, но они от денег отказались. Тогда Юнь сшила для них туфли. Старики поблагодарили и взяли туфли. Как раз была седьмая луна, — пора, когда под деревьями густая тень, когда ветер бороздит поверхность водоемов, а цикады оглушают вас своим стрекотом. Сосед соорудил нам рыболовную снасть, и мы с Юнь удили рыбу, устроившись в тени ив. Когда солнце клонилось к закату, мы поднимались на насыпную гору и любовались отблесками вечерней зари. Нам хотелось выразить свое настроение в стихах. Помнится мне следующая строка:
С наступлением вечера, когда луна отражалась в пруду, а насекомые поднимали писк, мы выносили бамбуковые лежанки и ставили их где-нибудь у изгороди, пили вино в компании с луной, совершенно позабыв, что живем в городе. Затем, выкупавшись, надевали прохладные шлепанцы и, устроившись на лежанках, обмахиваясь веерами, слушали рассказы о возмездии за грехи, которые принималась рассказывать хозяйка. А с наступлением третьей стражи шли спать.
По нашей просьбе хозяйка высадила у изгороди хризантемы. В девятую луну хризантемы зацвели, и мы задержались в доме еще на десять дней. Моя матушка пришла проведать нас. Тот день мы провели весело — устроили небольшое пиршество среди цветов и ели крабов. Юнь радостно сказала мне:
— Когда-нибудь непременно поставим здесь дом. Прикупим десять му земли, слуги будут выращивать овощи и тыкву, дохода с огорода как раз хватит, чтобы жить безбедно. Ты будешь рисовать, я — вышивать, и у нас всегда будет на что купить вина для гостей и устроить поэтические состязания. Мы будем ходить в холщовых платьях, питаться только овощами, но будем счастливы до конца дней своих.
Меня глубоко тронули ее слова. По сей день стоит тот дом, но мой лучший друг мертв. Увы, мне остается только сокрушаться!
Примерно в одном ли[59] от нашего дома на улице Цукусян стоял храм повелителя озера Дунтинху. В народе его называли Храм водяного. Попетляв по его переходам, попадаешь в сад с павильоном. Каждый год в день чествования повелителя озера всякая семья стремилась приобрести место в храме. Храм украшали множеством стеклянных фонариков, посреди водружали почетное кресло и выставляли вазы с цветами — на этой выставке и вазы, и цветы соперничали в красоте.
Днем в храме давали театральное представление, а в сумерки зажигали фонарики — они были понатыканы среди вазонов с цветами. Игра света и теней, отбрасываемых цветами на стены храма, плывущие клубы благовоний, струящихся из дорогих курильниц, создавали у присутствующих впечатление, что они в подводных чертогах Лун-вана, Царя-дракона[60]. На празднике