В это время жил там один достойный конфуцианец, родом из Ханчжоу, некто Чжао, по прозванию Шэн- чжай, имя его было Чжуань. Как-то начальник уезда пригласил его в наставники сыну, отец приказали мне пойти, к Шэн-чжаю и попроситься в ученики. Он взял меня.
Раз в свободное время мы с наставником отправились на прогулку в Куншаньские горы; горы находились не более чем в десяти ли, но добраться до них можно было только на лодке. Неподалеку от гор я заметил каменную пещеру над входом ее лежал надтреснутый поперек камень — вот-вот обрушится, однако наша лодка благополучно прошла под ним, и неожиданно мы оказались в просторной пещере.
В народе пещеру называют Сад на воде. С четырех сторон она окружена отвесными стенами. У самой протоки расположен павильон на устоях из пяти камней, против — каменная стена с надписью: «Полюбуйтесь на резвящихся рыбок». В том месте вода безмерно глубока, говорят, будто в этой пучине живет превеликих размеров черепаха. Я попробовал приманить ее куском блина, но увидал лишь крохотную рыбешку, она-то и склевала мою наживку. От павильона шла тропа в Сухой сад[119], здесь как попало громоздились разных размеров камни. Некоторые были круглые, величиной с кулак и больше, другие плоские, точно ладони. Были здесь и каменные столбы, на плоских верхушках которых покоились глыбы. Но следов зубила не было ни на одном.
Осмотрев пещеру, мы устроили пирушку в Водяном павильоне. Я велел запалить хлопушки — раздался грохот, и горы ответили многократным эхом, донеся до нас словно бы раскаты грома. Таково начало моих радостных странствий в дни отрочества.
В тот раз я так и не смог добраться до Беседки орхидей и могилы Великого Юя[120], о чем сокрушаюсь и по сей день.
На следующий год мой наставник устроил школу у себя в доме. По старости он уже не мог совершать дальние прогулки, но все же мы поехали в Ханчжоу. Красоты озера Сиху [121] превратили эту поездку в радостное путешествие. Более всего я был восхищен завершенной красотой Драконова колодца и Небесного садика. Плиты для садика частью привезли из Индии с горы Фэйлай, а частью взяли из Древней пещеры благовещего камня с горы духа-покровителя города Сучжоу. Воду подвели из Нефритового источника, вот отчего вода в Небесном садике светла и прозрачна, а рыбки на удивление оживленные. Но сколь безмерно грубым показался мне Агатовый храм на Лиановом хребте! Остальные сооружения — вроде Беседки посреди озера или Источника старца по прозванию Один из шести[122] — очень красивы, их не перечислить. Однако озеро и его окрестности прямо-таки пропахли пудрой и притираниями[123], а мне дольше по душе заброшенная уединенность Малой обители спокойствия, где изысканность почти сравнялась с природой.
Могила Су-сяо[124] как раз возле моста Силинцяо. Когда в первый раз мне показали могилу, я увидел полуразрушенный холм и груду желтой пыли. В год гэн-цзы[125] государь Цяньлун предпринял поездку на юг в целях осмотра края. В весну года цзя-чэнь[126] был повторен блистательный образец предшествующего путешествия, по этому случаю холм на могиле Су-сяо облицевали камнем — теперь это был восьмигранный купол со стелой, на которой начертали: «Могила Су-сяо, уроженки Цяньтана». Отныне скорбящие о древнем поэты не будут бродить по округе в поисках могилы. Невозможно исчислить, сколько героев и верных жен канули в вечность, ибо даже тех, о ком дошли известия, и то немало. Су-сяо — имя певицы. Со времени династии Южная Ци и поныне нет человека, который не слыхал бы его. Уж не дух ли ее существа воплотился в том настрое, коим веет от здешних гор и озер?
В нескольких шагах к северу от моста Силинцяо было училище Почитания словесности, где я вместе с моим однокашником по имени Чжао И-чжи должен был сдать экзамен. Стояла пора Долгого лета[127]. Мы поднялись рано, вышли из Цяньтанских ворот, миновали храм Чжаоцинсы, поднялись на Оборванный мостик, посидели на его каменных перилах. Вот-вот должно было взойти солнце, и свет занимающейся зари брезжил сквозь ивы, придавая пейзажу неописуемую красоту. Сквозь аромат белых лотосов иногда долетал до нас легкий ветерок, омывая душевно и телесно. Мы подошли к училищу, но темы сочинений еще не объявили. А около полудня мы уже вернули свои экзаменационные манускрипты.
В поисках прохлады я вместе с И-чжи зашел в Пещеру пурпурных облаков. Пещера могла вместить не один десяток человек, через отверстие в каменном своде в нее пробивался солнечный свет. Какой-то предприимчивый человек расставил в пещере низенькие столики и табуреты и начал торговать вином. Мы сняли верхнее платье, пригубили вина, отведали сушеной оленины, изумительнейшей, а трапезу заключили свежими водяными орехами и белыми, совсем как снег, корнями лотоса. Из пещеры вышли чуть охмелевшие. И-чжи сказал:
— На вершине горы есть Терраса утреннего солнца, терраса высокая, и с нее открываются многие дали и просторы. Не прогуляться ли нам?
Мне пришлось по душе это предложение, и я храбро полез на гору. Только здесь я окончательно уверился, что озеро Сиху и в самом деле схоже с зеркалом, город Ханчжоу подобен шарику от самострела, а река Цяньтан вьется словно кушак: ведь взору открывались сотни ли окрест — это был первый в моей жизни большой обзор. В беседке мы просидели долго, до тех пор, пока не стало садиться солнце — Золотой ворон[128], мы взялись за руки и начали спускаться с горы. В Нань-бине звонил вечерний колокол. В тот раз я не добрался до Таогуана и Пристанища облаков.
От рощи дикой сливы, что возле Управы красных ворот, и зарослей железного дерева вокруг храма Гу-гу остались лишь отдельные редкие деревца. Я решил еще осмотреть Пещеру пурпурного солнца. Вход в пещеру был узок, через отверстие не более пальца сочился ручей. Если верить народной молве, как раз в этой пещере и находится земной рай, но, к досаде моей, я не смог расширить отверстие и проникнуть в райскую обитель.
В день поминовения[129] мой наставник совершал обряд весенних жертвоприношений и обметания могил, в эту поездку он взял и меня. Могилы были в Дунъюэ[130]. Здешние места богаты бамбуком, могильщики выкапывали еще не вылезшие из земли ростки[131] (они походят на сливы, только более заостренные) и готовили отвар на продажу. Он пришелся мне по вкусу, я осушил две чашки. Наставник заметил:
— Эх! Отвар хорош на вкус, но он разжижает кровь, чтобы не было вреда, надо съесть побольше мяса.
Не такая у меня натура, чтобы, как говорится, «зариться на лучший кусок мяса», а из-за этих ростков аппетит и вовсе пропал. На обратном пути я изнывал от головной боли и жары, язык и губы растрескались. Когда подошли к Каменным палатам, у меня не было охоты ни на что смотреть. По дороге мы заглянули в небольшую, схожую с кельей пещеру, она называлась Водяная музыка, ее отвесные стены были сплошь покрыты ползучими лианами. По пещере тек ручеек, на удивление быстрый, явственно слышалось его переливчатое журчание. Тут же было и небольшое озерцо, не более трех чи в ширину и около пяти в глубину, оно не пересыхало и не переполнялось. Я припал к ручью и напился — боль и жар тотчас отпустили меня. Возле пещеры стояли две маленькие беседки, в них можно посидеть и послушать всплески ручья. Монах повел нас осмотреть Чан десять тысяч лет. Чан находился в помещении, называемом Кухня средоточия благовоний, он был огромен и сообщался с родником посредством бамбуковой трубы — был слышен шум вливающейся в него воды, хотя за долгие годы он оброс мхом на несколько чи. Зимой вода в чане не замерзала, потому холода не причиняли ему вреда.
На исходе осени года син-чоу[132] отец подхватил малярию и принужден был вернуться домой, в ознобе он просил разжечь огонь, в жару требовал принести льда. Моим советам он не внимал, а когда болезнь дополнилась тифом, стал угасать с каждым днем. Я находился рядом, подносил целебные отвары, не смыкал глаз ни днем ни ночью — и так весь месяц. К тому времени занемогла Юнь. И душевно, и физически я был так изнурен, что не передать словами. Однажды отец призвал меня, чтобы сказать последнюю волю:
— Я тяжело болен, боюсь, уже не встану. Ты держишься за свои несколько книг и по сей день не ведаешь, как прокормиться. Потому препоручаю тебя моему побратиму Цзян Сы-чжаю в надежде, что ты продолжишь мое дело.
В тот же день прибыл Сы-чжай. Мне было велено пред ложем отца поклониться ему, как наставнику.
