взглянул на нее:
— Французский?
Она кивнула.
— Переведешь? Заодно расскажи, о чем идет речь на странице, где ты их обнаружила.
Она медленно, сбиваясь и делая длинные паузы, перевела содержание пометок. Получилась одна короткая фраза. Затем перешла к письму Ван Гога. Я хорошо помнил это письмо. Письма в переводе — единственное, что я прочитал из всех принадлежавших Эйко книг.
Я почувствовал, как зуб снова пронзила злая боль. Боль была другой, не такой, как вчера вечером. Я даже не успел ее толком почувствовать, как она уже ушла. Мелькнула и исчезла, словно тень вспугнутой птицы. Одновременно я будто услышал тихий шорох. Так бывает, когда одинокий лист срывается с ветки и бесшумно планирует на землю. Одну за другой я вспоминал истории о Ван Гоге, которые рассказывала мне Эйко. Сизая дымка, окутывавшая воспоминания, понемногу таяла.
Я тихо пробормотал:
— Возможно, это то самое.
— Что?
— То, что они ищут. Ты открыла еще одну карту.
— Это как-то связано с игрой, о которой ты говорил?
— Да. И если я прав, то твой миллион иен — это просто смешная сумма.
— Что это значит?
— Да ничего не значит. Мы привыкли, что ставка в игре — это деньги, но так бывает далеко не всегда. Вспомни хотя бы нелепые дуэли за поруганную честь или оскорбленную гордость, когда ставкой выступала сама жизнь. Время таких игр прошло, и наш случай не исключение, однако если эту ставку перевести на деньги, получится несколько миллиардов. Вот какая игра нас ждет.
Она снова взглянула на меня:
— Несколько миллиардов?
— Может быть, более десяти миллиардов иен. Прочти еще раз, пожалуйста.
На этот раз она перевела складно:
— «Нашла. Наконец-то я добралась. Подсолнухи. Восьмые арльские „Подсолнухи“».
Я отхлебнул молока.
— Если мое предположение окажется верным, это станет настоящей сенсацией в мировых художественных кругах. История будет переписана заново, а в мире родится еще одна легенда.
11
Мари тихо попросила:
— Объясни, пожалуйста.
— Насколько хорошо ты знакома с творчеством Ван Гога?
— Очень поверхностно. Знаю только, что он собственноручно отрезал себе ухо, когда жил с Гогеном. Его картины я тоже видела лишь в учебниках и альбомах. Помню какой-то пейзаж с кипарисами, кажется «Звездная ночь». Потом еще автопортрет. Да, и еще, по-моему, несколько лет назад был какой-то шум вокруг «Подсолнухов», что-то по поводу их высокой цены.
Я кивнул и решительно поднялся. Она проводила меня удивленным взглядом:
— Что с тобой?
— Я на минутку на второй этаж. Ты же хочешь, чтобы я тебе все объяснил.
Я поднялся по лестнице. В углу комнаты заметил аккуратно сложенную одежду и сумку Мари.
Я оглядел книжные полки. Где-то тут должна быть биография на японском языке и перевод сборника писем. Из всей библиотеки Эйко я прочел только их полное собрание в шести томах.
Чтение писем заняло у меня полгода. В то время я почти не брал в руки книг, и эта была одна из немногих рекомендованных Эйко. Казалось, я снова слышу ее голос: «Хоть ты, Дзюндзи, и не читатель, эта книга тебе понравится».
Я прекрасно помнил ее прозрачный голос.
Отыскав на полке биографию и пятый том собрания писем, я спустился по лестнице.
Увидев книги в моих руках, Мари воскликнула:
— Это перевод с английского издания. Во вступлении написано, что французский источник, который я держу в руках, также использовался. Я заметила это, когда сравнивала.
— Ты знаешь французский лучше, чем японский?
Она покачала головой:
— Нет, просто меня интересовал первоисточник. У меня теперь вряд ли будет шанс выучить французский.
Я раскрыл параллельно биографию и письма. В конце биографии приводилась хронологическая справка о Ван Гоге. Я поднял глаза на Мари:
— Ну что, попробуем?
Посвящается воспоминаниям о Винсенте и Тео
«Неразлучны в жизни и в смерти»