направился к входу. Дверь в церковь действительно была железной. Он прикоснулся к теплой, нагретой солнцем поверхности, но ничего не почувствовал. На ней все еще оставался темный след, очертания потного лица Захария там, где он прислонялся к металлу.
– Не хочешь ли поговорить со мной, бог? – прошептал странник.
Затем взялся за ручку и толкнул дверь. Она безропотно открылась.
Внутри церкви царила духота, но вместе с тем пахло свежим срубом, деревом, опилками и смолой. Еще здесь витал какой-то легкий, неуловимый запах, приятно защекотавший ноздри Густава. Судя по всему, посетители тут появлялись редко, так как желтые, грубо обработанные доски на полу даже не успели впитать в себя грязь под многочисленными стопами страждущих приобщиться к Богу. Людям хватало службы.
Густав огляделся. Помещение не поражало большими размерами, но одновременно с этим почему-то казалось просторным. Может быть, из-за очень высокого потолка. Впереди стоял алтарь. Через вырубленные в бревнах окошки, примерно на уровне двух метров от пола, внутрь попадал солнечный свет, в котором плясали пылинки. На стенах развешаны картины. Осторожно ступая, странник принялся обходить их по очереди. Ничего интересного. Какие-то бледные изможденные лица, рядом с ними непонятные надписи. Некоторые картины были заключены в тяжелые рамы, две за стеклом, а остальные просто прибиты гвоздями к стенам.
Но возле одной картины странник задержался. На ней был изображен распятый на кресте юноша, похожий на того, которого они с Марковым встретили в аптеке. Только этого нарисовали, наверное, в момент самого распятия. Густав прикоснулся пальцами к шершавой маслянистой поверхности. Внизу картины белела приклеенная полоска бумаги, на которой кто-то написал всего три буквы. Странник присел, чтобы получше разглядеть их, но, скорее всего, это был русский язык, не имеющий ничего общего с иньерой. Какие-то странные, изломанные буквы с острыми углами.
«Вэ»? «Дэ»? «Бэ»? Постойте-ка, если это «бэ», значит вот эта «о», и получается…
– Бог, – раздался голос, и Густав резко обернулся. Отец Захарий стоял у входа и промокал белой тряпицей уже не кровоточащий нос. – Ты захотел приблизиться к Богу, Густав?
– Нет, просто стало интересно и решил зайти. Я никогда не бывал в таких местах.
– Вот оно что. Повернись, пожалуйста, нельзя стоять к алтарю спиной.
Густав пожал плечами, но выполнил просьбу святого отца.
– Значит, стало просто интересно? – Захарий встал рядом с ним.
– Да, все эти картины, запах. Но я думал, может, здесь все будет вроде как… в корабле богов, что ли.
– Эти картины называются иконами. Иногда они плачут. Ты видел, чтобы картины плакали, Густав?
– Нет. Но я однажды видел робота, который умел жать руку. – Густав добродушно улыбнулся. – Мне его хотел продать один странник, причем очень дорого. А робот этот больше ничего и не умел. Ну, я и отказался, зачем мне такая безделица?
– Роботы – бездушные создания. Как и корабли. Что такое твоя машина, Густав? Это средство, с помощью которого ты едешь куда-то далеко. Так далеко, что и сам не знаешь куда. Корабль делает твое существование бессмысленным. А иконы помогают людям обретать веру. Когда видишь, что из глаз нарисованного Бога текут слезы, то как-то сразу начинаешь понимать, что к чему, не правда ли?
Отец Захарий тяжело опустился на деревянную скамью возле стены и похлопал по ней, предлагая Густаву присоединиться. Но тот отрицательно покачал головой, с любопытством осматриваясь по сторонам. Помимо картин, тут еще были щепки, воткнутые в чаши с песком на тонком постаменте. И, судя по обгорелым концам, их когда-то зажигали. Больше же всего странника заинтересовал живописный алтарь, состоявший из множества разных вещей, о предназначении которых можно было только догадываться. Но самыми странными казались металлические полоски, тянувшиеся от подножия алтаря куда-то к стенам. Их трудно было заметить из-за малой толщины. По три штуки с каждой стороны, они от пола тянулись к основанию алтаря и еще, наверное, выше, исчезая из поля зрения Густава.
Густав начал беспокойно озираться, в то же время стараясь поддерживать беседу.
– То есть все люди на этих картинках… вернее, на иконах, это и есть Бог? – спросил странник.
– Да.
– Но тут даже женщина есть! А остальные – старцы, мужчины или юноши.
– Бог не просто человек в твоем понимании, Густав. – Отец Захарий аккуратно сложил тряпицу вчетверо и убрал куда-то в складки своих обширных одежд. – Он может принять любой облик.
– Это удобно, – улыбнулся странник.
– В этом нет ничего смешного. Пути Бога неисповедимы. Сегодня Он старец, а завтра молодая женщина. Только вот суть остается одна. И отображена она тут! – Отец Захарий торжественно показал на икону с подписью «Бог».
– Но почему он распят?
– Потому что страдает за наши грехи, за грехи наших предков. Своей кровью Он искупает их.
– А затем?
– Что «затем»?
– Ну, затем он умирает на этом кресте? Как же он тогда разговаривает с вами? Например, сегодня? Мертвые не умеют говорить.
– Тут, знаешь ли, вот какая ситуация. – Захарий погладил свою бороду, пропуская густые волосы сквозь пальцы. – Бог бессмертен. Он не может умереть.
– А к чему тогда страдания на кресте, если он не может умереть?
– Это… это… – Захарий начал нервно теребить бороду.
– Если смерть ему не угрожает, то и страдания бессмысленны. Любые страдания – это главная составляющая страха перед смертью. – Густав, наконец, сообразил, куда подходят металлические пластины от алтаря. Он посмотрел наверх, затем повернул голову назад, к двери, и все стало на свои места. Его догадка оправдалась. – Смысл страданий – в грозящей смерти и неизвестности. Нет смерти, нет страданий. То есть ваш болтающий Бог не более чем бессмыслица?
– Вон!!! – закричал отец Захарий, вскакивая. Из его правой ноздри снова полилась струйка крови, прямо в шикарные усы, но он этого не заметил, наступая на Густава своим плотным телом. – Ты в церкви, приблудная овца! В святой церкви, там, где все пропитано Богом! И ты смеешь так говорить о Нем?! Вон из церкви, и чтобы я тебя больше здесь не видел! А если попытаешься сказать еще хоть одно свое поганое слово, то мне достаточно увидеться с матушкой Марией, и вас вышвырнут из нашего дома, как поганых мутов. Вон!!!
Густав поднял руки и задом, чтобы не поворачиваться к алтарю спиной и не вызвать еще большего гнева у Захария, попятился к двери.
Уже снаружи он снова прикоснулся к металлической поверхности двери и сказал:
– Одно, по крайней мере, стало понятным. Но зачем? И почему? И, главное, как?
Постояв еще немного, переводя взгляд с двери на блестящий на солнце крест и обратно, Густав поспешил удалиться от церкви на приличное расстояние.
Глава 16
Три следующих дня Густав работал наравне со всеми. Его определили в напарники к Семену, а Маркова взяли в «элитный» дом в качестве помощника доктора, хотя он этому весьма сопротивлялся. Но когда старику сказали, что от него потребуется исполнение весьма простых обязанностей, а Шомов за это еще и подлечит его почки, то пришлось согласиться. Запас таблеток сокращался, и рассчитывать на них всю оставшуюся жизнь не хотелось. Марков никогда не имел дела с докторами, в его общине их просто не было. И Шомов для него стал кем-то вроде отца Захария – человеком-спасителем, открывающим глаза на новый мир. К Густаву он подобных чувств после случая на заправке уже не питал.
Семен в семье работал охотником, и его никогда не ставили в сад или на огород. Соответственно, Густава тоже избавили от этого неприятного для него занятия, потому что ничего тоскливее, чем копание в земле и возня с растениями, он не знал. Судьба никогда не забрасывала его на грядку, но то, что он видел со стороны, ничуть не радовало.
Участок позади домов занимал примерно гектар. Третья часть его отводилась под скот, а остальное – под сад и огород. Два неровных куска земли разделял такой же забор из металлической сетки, что отделял и
