Странник попытался подняться, но тут же на грудь ему приземлилось что-то тяжелое. Он со свистом выдохнул, почувствовав боль в шее, и с ужасом обнаружил, что на груди у него сидит огромный пес с оскаленными клыками и вздыбленной шерстью.
Густав почувствовал зловонный запах, исходящий из пасти зверя. «Зачем я снял этот чертов шлем?» – подумал он, и перед глазами возникла картинка из детства.
Ему было тогда лет десять. Они с отцом остановились, чтобы перекусить. Отец никогда не любил есть на ходу, в машине, говорил, что это плохо сказывается на пищеварении. Они находились в пригороде Берлина, отец сидел в кабине, жевал вяленое мясо и рассматривал навигатор, выбирая кратчайший путь в объезд бывшей столицы Германии. Там им делать было нечего, большие города таят в себе большие опасности, это аксиома.
Мама лежала под вентилятором на кушетке, у нее болела голова. В последнее время такое случалось с ней довольно часто, но маленький Густав не обращал на это внимания.
Он сидел на порожке корабля и ел сухари с кусочками вяленого мяса, запивая все это чистой холодной водой из мятой жестяной кружки. Ему было хорошо. Наверное, так хорошо, как еще никогда не бывало и уже никогда не будет. Семья, корабль, вкусная еда, красивый пейзаж.
Столбы линии электропередач, шедшие вдоль дороги, уцелели, кроме одного, который упал, но не порвал провода, а лишь потянул их за собой. И вот Густав смотрел на ровные черные линии, прочерчивающие небо, и как они затем плавно уходят вниз и снова поднимаются вверх, словно график средней скорости из отцовского бортового компьютера.
Птицы, круглые нахохлившееся жирные точки, сидели на проводах, и Густав размышлял о том, что будет, если они так же усядутся на «кривые», идущие под углом к земле провода. Упадут? Заскользят вниз? И вообще – смогут ли сесть на них?
Собака появилась неожиданно. Она вышла откуда-то из-за корабля, задумчиво посмотрела на Густава, понюхала правое заднее колесо, затем задрала ногу и помочилась на него.
Мальчик хихикнул и коротко свистнул, подзывая к себе эту довольно большую псину грязно-белого цвета.
Собака села возле ног Густава и преданно посмотрела ему в глаза, осклабившись и высунув длинный язык. Ее хвост дружелюбно махал из стороны в сторону, кач-кач, подметая дорогу.
– Держи, – сказал Густав и бросил ей кусочек вяленого мяса.
Собака жадно подхватила его на лету, хлопнув пастью, мгновенно проглотила и опять замерла, выжидающе смотря на мальчика.
– Больше нет, – сказал Густав, разводя руками.
Но собака не хотела этого понимать. Она, не вставая, прямо на заднице подползла ближе и ткнулась горячим носом в руку мальчика.
Густав отломил половинку сухаря и кинул ей. И этот кусок еды исчез в пасти собаки с такой быстротой, словно его никогда и не было.
– Вот теперь точно все, – сказал Густав, поднимаясь.
Он хотел уже войти в корабль, чтобы избавиться от назойливой попрошайки, но собака вдруг взялась зубами за его штанину и тихонько зарычала.
– Эй, – сказал мальчик, – отпусти меня.
Он дернул ногой, но собака не отпускала. Только расставила лапы пошире, для устойчивости, и потянула Густава на себя.
Сначала он даже не понял, что происходит. Ему казалось, что пес играет с ним, так как с его морды не сходило какое-то дружелюбно-заискивающее выражение, а глаза, смотревшие на мальчика, не выражали никакой агрессии, просто тупое упрямство.
Собака дернула изо всех сил, и мальчик упал лицом вниз, выставив вперед руки, чтобы хоть как-то смягчить удар, но ему все еще казалось, что ситуация находится под контролем. Локти ломило, сбитый подбородок саднил, но он все еще думал, что это игра.
И лишь когда собака потащила его в сторону от корабля, Густав начал кричать и брыкаться. Псу это не понравилось, и он решил угомонить крикливую… еду.
Запах. Густав до сих пор помнил запах из этой пасти. Долгое время он представлял себе, что именно так пахнут переваренные, съеденные люди. Гнилостно и тошнотворно. Он успел подставить руку, и на его запястье сомкнулись мощные челюсти собаки. Она порвала ему кожу и тряхнула мордой, досадуя, что это не шея Густава, а всего лишь рука. Но и этого оказалось достаточно, чтобы сломать тонкую кость неокрепшего мальчика.
Густав закричал, и скорее от страха, чем от боли, и только тогда к нему на помощь пришел его отец. Спустя годы странник осознал, что борьба с собакой не заняла и минуты и что отец чисто физически не смог среагировать быстрее. Но тогда он решил, что родители бросили его.
Предательство.
И он заплакал от горя, мгновенно переполнившего его больше, чем боль и ужасная вонь, исходившая от белой собаки, весело виляющей хвостом и активно грызущей его руку.
Отец выстрелил точно в лоб собаки и пинком отбросил ее обмякшее тело. Оно плюхнулось в пыль, все еще дергая хвостом. Отец поднял Густава на руки и понес его в корабль, говоря что-то успокаивающее. Что именно – странник не помнил, но запомнил его тон. Сильный и ласковый.
Затем они на огромной скорости полетели в Берлин, чтобы найти там болеутоляющее и, если получится, вакцину от бешенства, так как их запас анальгина не помог маленькому страннику избавиться от неприятных чувств. Отец всю дорогу рассказывал разные веселые истории, а Густав лежал на коленях матери, корчась от ноющей боли в руке. И улыбался.
Ему тогда было почему-то хорошо, да, так хорошо, как никогда не было прежде. И как никогда больше не будет. Теперь он знал это точно. Не будет, да. Потому что тогда у него была семья.
И эта гавкающая тварь, восседающая сейчас на его груди, являлась прямым тому подтверждением.
Густав медленно повернул голову, ища глазами пистолет, но в серой траве его никак не удавалось разглядеть. Он пошевелился, и собака зарычала, ткнувшись в его шею и не сводя с него глаз. «Только не это, только не это», – беспокойно подумал странник. Если она вцепится ему в кадык или начнет рвать яремную вену, то ему ничего не останется, как выдавить ей глаза большими пальцами руки и побыстрее добраться до мозга. Но на все это потребуется время, а его, при плохом раскладе, будет слишком мало.
Странник вытянулся в струнку, следя за движениями собаки и готовясь к своевременному ответу. Но она не спешила грызть его или кусать. Она пока просто его нюхала. Твердые подушечки лап и когти больно давили на грудь и живот Густава, но он был этому даже рад. Все лучше, чем клыки, чавкающие у тебя в районе глотки.
Собака зарычала и оглянулась. Коротко гавкнула и снова внимательно посмотрела на Густава карими глазами. Ему вдруг показалось, что она сейчас что-то скажет на иньере, потому что ее взгляд был настолько осознанным, что…
Но собака молчала. Она оглянулась еще раз и спрыгнула с груди странника.
Он осторожно приподнялся, садясь и не выпуская ее из виду. В шее стрельнула мерзкая вспышка обжигающей боли, означающая, что он либо прищемил себе нерв, либо потянул что-то весьма серьезное. Но обращать на это внимание сейчас не было времени.
Он видел, как собака подбежала к трем щенкам, подпихнула их носом, и они потрусили в сторону домов. Прошмыгнули под забором через явно не случайный подкоп. Качнулась высокая трава, и больше здесь никого не осталось, кроме Густава и ворчащего на все лады квадроцикла, валяющегося вверх колесами.
Мать.
Эта собака была матерью тех щенков, и она спасла их, выбив Густава из седла квадроцикла. И сделала это, рискуя своей жизнью.
Все перевернулось. Мир перевернулся вместе с квадроциклом. Сегодня странник был той большой белой собакой, которая хотела убить маленького человеческого детеныша. О нет, он не хотел специально убивать этих щенят, просто мимоходом размазал бы их колесами, а затем убил бы кого-нибудь из стаи, может быть даже эту мать с двумя рядами разбухших сосков. Бах и нет. Не ради пропитания, не томимый голодом, нет, а
