Сабирджон купил коньяк, вы можете узнать, откуда он приехал в «Чиройли». С кем мог видеться по дороге. Ладно, — в конце поставил любимое: — Худо холоса[5]
Тура больше не обернулся. И так знал хорошо — кто они ему и кто он им.
«Будто все во сне, — подумал он. — не верится».
Подходя к отделу кадров, он мысленно пожелал, чтобы полковника Назраткулова не оказалось на месте.
А бумаги уже все были подписаны. Инспектор-кадровик был человеком в Мубеке новым, Тура против него ничего не имел.
— Удостоверение с вами? — спросил кадровик.
Халматов достал из верхнего кармана пиджака красную книжечку, ту самую, которую так берег столько лет, из-за которой иногда вскакивал ночью — на месте? Цела? Протянул кадровику:
— Пожалуйста…
Кадровик спрятал удостоверение в конверт, подшитый к личному делу Туры.
— А это вам, — он передал Халматову военный билет вместе с трудовой книжкой и пенсионным удостоверением, потом встал и сказал церемониальным голосом: — И еще… Надо бы, я понимаю, провести это в зале, в торжественной обстановке. Но вы знаете, там готовятся к панихиде. Личный состав занят, не до торжеств. Поэтому я прошу вас зайти на минуту в канцелярию. Женщины заварили чай. Нам еще надо кое-что вам вручить…
«Ухожу в неприличной спешке», — подумал Тура.
— Хотели что-нибудь сказать? — спросил кадровик.
— Нет, ничего, — быстро, почти испуганно ответил Тура. И подумал: «Меня принимали в милицию полгода, а выгнали за два часа!»
Кадровик улыбнулся, сочувствующе-вежливо уступил дорогу, довольный собой, повел Халматова к дверям.
К полудню Тура был уже ветераном, ушедшим на заслуженный отдых, обладателем японского хронометра «Ориент», купленного на средства коллег — по указанию Назраткулова — из фонда конфискованных вещей, подлежащих реализации через торговую сеть.
Памятный адрес Назраткулова ему решили не вручать.
Тура спустился в вестибюль. Остановился около сопящего аквариума, заглянул в его зеленую мелкую мутную бездну. Немо уставились ему в глаза ненормально яркие рыбы. Потом лениво разбрелись по закоулкам своего вяло бурлящего царства. Наверно, они поняли, что это не Эр-гашев. А с уволенным Турой не о чем было молча разговаривать.
Неслышно подошел к нему хромой Халяф, постоял рядом тихо и стал ссыпать через стеклянный борт корм. Отряхнул ладони и протянул руку лодочкой Туре:
— Будьте счастливы!
Впервые! За все годы! Будто дожидался, когда Тура перестанет быть начальником. А может, ждал, пока Халматов станет обычным человеком? Кто его знает — он ведь очень странный тип, этот хромой Халяф. Урод, фигура в управлении неприкосновенная.
Говорили, множество лет назад Отец республики, Великий Сын Мубека во время очередного приезда на родину высадил после тяжелого обеда из-за руля шофера-охранника и сам погнал по улице бронированный лимузин. Еще не были построены развязки, и на повороте в кишлак, недалеко от старой школы — одной из первых еще туземных школ, построенных в этих краях, поддел он хромированным бампером плотника Халяфа — тот летел метров тридцать, все кости переломал. Выжил. Но стал хромым и странным.
И Эргашев, наверное, посоветовавшись с рыбами, решил вопрос ко всеобщему удовольствию — взял хромого Халяфа в управление, дал звание старшины милиции и приставил к аквариуму — пасти и холить тропических рыб.
Не забывал и Отец-Сын-Вдохновитель хромого Халяфа. В каждый приезд спрашивал:
— Как там этот чудак, что бросился мне под колеса?
Эргашев отвечал:
— Такой бравый служака стал — не узнать!
Халяф гордился формой, ценил должность, безмерно любил Эргашева и ни с кем ни о чем никогда не разговаривал…
— …Будьте счастливы!.. — за долгие годы впервые услышал Тура надтреснутый сиплый голос Халяфа.
В тазу лежало несколько пиалушек, здесь мыли посуду. Старые заварные чайники чернели жестяными протезами, заменявшими отбитые «носики». В неудобном закутке с ковром во всю боковую стену стоял унылый парень — помощник Сувона.
Чайхана, побеленная изнутри мелом, была похожа на фельдшерский пункт.
Сувона видно не было, спрашивать его Тура не хотел, но ковер висел на месте. Большего Халматову не требовалось.
— Лепешки есть?
Юнец цокнул языком.
— А хлеб?
— Хлеб есть. Вчерашний.
Помещение было полно мух, с металлическим звоном бились они в пыльные стекла. Сама по себе популярность чайханы Сувона для многих оставалась загадкой. Обычно сюда ходили шоферы-»дальнобойщики», «короли дороги». Вечерами здесь было не протолкнуться, пили не только чай. Толковали о резине, о перевалах, о ценах на ранние фрукты, овощи и горючее. Иногда голоса спорящих достигали критической черты, накал спора приобретал багрово-фиолетовый цвет, назревала драка, от нетерпения дрожали ножи. Тогда из кухни появлялся Сувон, поднимал отсутствующие глаза — страсти увядали, крики прекращались. Все шло своим чередом. Никто не слышал, чтобы Сувон произнес несколько связных предложений. В этом и не было необходимости. Поглядев на чайханщика, каждый сразу понимал, что он должен делать, и всегда понимал правильно. Никто не видел, чтобы Сувон кого-то ударил. Но, видно, этого и не требовалось.
Тура знал, что Сувон болен редкой болезнью — акромегалией. Таких, как Сувон, никто в здешних местах не видел, и внешность его производила устрашающее впечатление — сорок восьмой размер ноги, ладони величиной с совковую лопату, жутко разросшаяся челюсть, нос, уши, тяжело нависшие надбровные дуги — настоящий каменный идол Аку-аку. Завсегдатаи чайханы слыхом не слыхали про патологию гипофиза — они только представляли, как должен быть ужасен в гневе этот идол. Никому не приходило в голову, что он может умереть в любой миг.
Халматов вышел из чайханы, подумывая, куда теперь направиться. Он был абсолютно свободен. Хозяйство Сувона находилось в самом центре — с одной его стороны был центральный проспект, с другой — детский парк. Один из прежних руководителей области — о нем вспоминали и после его вынужденной отставки — мечтал наполнить парк аттракционами для мубекской детворы. Сейчас здесь осталось только колесо обозрения. Сбоку к парку примыкал ресторан «Москва», занимавший двухэтажную пристройку — продолжение ювелирного магазина «Нарус», чуть дальше был мост через Сарсен — горный сай, широко разливавшийся весной и полностью прекращавший свое существование летом. Здесь же, у моста, высилась другая новостройка — центральный универмаг — ЦУМ с прилепившимся к нему киоском «Дары природы».
Подумав, Тура зашел в ЦУМ. Внутри было тихо и сумрачно. Несколько человек, по-видимому, приезжие, неторопливо пересекали пустой зал-этаж.
Объявление у входа призывало посетить выставку-продажу шляп. Тура шагал вдоль витрины и читал названия моделей: 191 — «Вече», 219 — «Фигаро», 205 — «Верховина», «Старт», «Новинка»…
Тура подумал, что он может купить шляпу с любым звучным названием, и люди, знающие в этом толк, будут смотреть на него как на дикаря.
Последние 26 лет 3 месяца и 17 дней он мог надеть что угодно, кроме шляпы. Здесь, в Мубеке, сыщик в шляпе — это зрелище странное, как поп в галифе.
Не исключено, конечно, что, став пенсионером, он привыкнет ходить в шляпе, как привык к форменному пальто, введенному однажды взамен шинели, широкому — с клапаном несуществующего правого кармана,
