общении он никогда не испытывал.
Мало кто мог догадаться, слушая, как Евгений Борисович приятным тенорком выводит романсы, что в его семье идет заключительный акт трагедии.
Несколько лет назад супруги Чернины потеряли единственного сына. Жена считала, что во всем виноват Евгений Борисович, так как сын, глядя, как успешно развивается отцовский бизнес, решил тоже заняться предпринимательством.
– Ради Бога, – только обрадовался Чернин, – мне как воздух нужен толковый помощник. Побудешь около меня с полгодика-год, и пожалуйста – откроем дочернюю фирму либо придумаем что-нибудь новое.
Но сын довольно иронично относился к увлечению отца «кулинарией» и предпочел «мужской, серьезный бизнес» – перегонял подержанные машины из Финляндии, здесь их доводил до ума и перепродавал. Во время одной из таких поездок он разбился.
Жена Чернина всегда была особой экзальтированной, но после гибели сына у нее обнаружилась тяжелая форма шизофрении, и она все чаще и чаще оказывалась в клинике с обострениями. Чернин понимал, что болезнь уже приняла неизлечимый характер, но никак не мог смириться с тем, что жену нельзя забирать домой. Он старался привезти ее в их опустевшую квартиру хотя бы на несколько дней. Все заканчивалось плачевно: оставшись без присмотра, она раздобывала где-нибудь спиртное. Ей было достаточно самой маленькой дозы, чтобы дать волю больному воображению. Она начинала звонить ему на работу, или его сотрудникам, или знакомым, чтобы рассказать, какой ее муж деспот и подлец. В свой последний домашний отпуск она, пока Чернин готовил ей еду на кухне, вытащила из пиджака мужа мобильный телефон и стала названивать по всем номерам, которые видела на мониторе.
После рассказа Евгения Борисовича Марине стала понятнее и дружба, и опека со стороны Чернина: это естественная потребность в человеческом общении, внимании и уважении.
Ужин подходил к концу. Официант забрал грязную посуду, поставил перед ними кофе и десерт. Как будто вместе с грязной посудой он унес и тяжелые воспоминания Чернина, потому что тот, вздохнув с облегчением, подвел итог воспоминаниям:
– Так что, Мариночка, я понимаю, что не будет у меня ни внуков, ни семейных радостей… Так вот и греюсь около чужих очагов. Я ведь Ипполита вашего к себе взял – думал, ему помогу, может, он моим делом заинтересуется. Он ведь толковый мальчишка. Жаль, что так вышло…
Помолчал, поковырял ложкой взбитые сливки, словно недоумевая, зачем они здесь оказались… И уже совсем другим – деловым – тоном спросил:
– Когда он должен вернуться?
Марина, с сожалением наблюдавшая, как он уродует десерт, ответила:
– По моим расчетам, где-то через полгода.
– Если он себе ничего другого не найдет… – Чернин увидел, как она помотала головой, и продолжал: – Мало ли, может быть, за два года у него какие-то планы появились. Вы же сами говорили, что отец им заинтересовался. Пусть ко мне возвращается. Я хочу с ним поработать. В конце концов, ну не захочет он заниматься экономикой, мы можем что-нибудь придумать с музыкальным оформлением ресторана. Как вы к этому отнесетесь?
– Евгений Борисович, я буду только рада, что рядом с этим мальчиком окажется мудрый и надежный человек и что, кроме меня, его еще будет кто-то ждать. И потом, всегда спокойнее что-то делать, если есть запасной вариант на случай неудачи.
…В тот вечер, когда Алла с изумлением рассматривала ее вечернее платье и уложенные в изящную прическу пшеничного цвета блестящие волосы, Марина познакомилась при совершенно странных обстоятельствах с человеком, который не был похож ни на одного из известных ей мужчин.
Она увидела его за соседним столиком от их с Евгением Борисовичем компании. Он был среднего роста, широк в кости и производил впечатление человека, мышцы которого, как у волка, готовы в любой момент стать капканом для жертвы. Его костюм не соответствовал «клубной форме»: он был одет в черный джемпер с круглым вырезом, подчеркивавшим открытую сильную шею, и в темно-серые слаксы. Крупную, лобастую голову с коротко подстриженными густыми темными волосами, не скрывавшими плотно прижатые к черепу уши, он наклонял чуть вперед. Светло-карие глаза, опушенные густыми черными ресницами, смотрели жестко. Неожиданно пухлые для такого лица губы чаще всего были крепко сжаты и редко улыбались. Незнакомец появился за соседним столиком в разгаре вечера и производил впечатление зверя, решившего понежиться на травке с овечками, – так же расслаблен, снисходителен и слегка напряжен – на случай если вдруг появится такой же самоуверенный самец.
От него исходила мощная энергетика, с которой Марине никогда не приходилось встречаться. И уже через десять минут после сидения напротив этого готового к прыжку волка у нее заболела голова. Она просто чувствовала, что его энергия направлена на нее. Он разговаривал с другими женщинами, а смотрел на нее, он сдержанно им улыбался, а краем глаза следил за ней, как будто все время сторожил ее, Марину.
Она терпеть не могла неопределенности и решила узнать у Евгения Борисовича, что это за экземпляр сидит за столом напротив.
– А-а, – протянул Чернин. – Так это Викторов, Роман. Как это я его раньше не заметил? Да он и не ходит на такие мероприятия-то. – И, забыв про Марину, пошел к этому энергетическому вулкану.
Через десять минут он привел Викторова к Марине, запивавшей минералкой таблетку цитрамона.
– Вы не знакомы? Роман Андреевич – Марина Петровна.
– Можно просто Роман. – Его рукопожатие было резким и сильным, подносить ручку дамы к губам он не собирался.
«Да не очень-то и хотелось», – подумала Марина.
Он продолжал смотреть на нее слегка исподлобья, чуть изогнув в искусственной улыбке губы.
«Уж лучше бы не старался соблюдать этикет, – продолжала сама с собой беседовать Марина, зачарованно глядя в его разбойничьи глаза. – Чистый волк, как сказала бы бабушка-генерал».
Евгений Борисович разрядил обстановку. Похлопал Викторова по спине, поскольку выше ему просто было не дотянуться, и поинтересовался:
– Ты же не ходишь на тусовки. Каким тебя ветром занесло?
– Да я вон, – кивнул волк Роман на полного мужчину в вечернем костюме, – за Эдькой заехал. Он просил забрать его по дороге на бокс. – И в этом кивке, и в интонации, с которой было произнесено имя Эдька, послышалось что-то подростковое.
Он резко обернулся к Марине, снова посмотрел на нее в упор и спросил:
– И вам что, нравится тут бывать?
Евгений Борисович пришел даме на помощь:
– Ну, не всем же боксом увлекаться, Роман, до–рогой.
В это время вышеназванный Эдька закончил беседу и дружески коснулся плеча Романа:
– Едем-едем! Не злись, мы успеем к самому началу…
– Рад был познакомиться. – Викторов опять заглянул ей в лицо, взял руку за кончики пальцев и поднес к губам. От этого взгляда ей стало жарко. «Мама дорогая, – подумала та, что стояла с обнаженными плечами, – я и не подозревала, что способна так реагировать на мужское прикосновение». «У-гму, – ехидно подтвердила та, что ходила в джинсах. – Климакс это у тебя начинается, вот жарко и стало. Сейчас прилив закончится – враз остынешь». Пока Марина вела внутренний диалог, Викторов попрощался с Евгением Борисовичем и ушел.
– Господин Чернин. – Слегка кокетничая, Марина взяла своего спутника под руку. – Кто это было?
– Я же говорю. Это Викторов.
– Мне эта фамилия ни о чем не говорит.
– Ах да! Я иногда забываю, что вы из мира грез и фантазий и не можете быть знакомы с такими крутыми парнями вроде Романа. Хотя… он почти ваш коллега.
– Такой по определению не может быть дизайнером.
– А я и не сказал, что он дизайнер. Он летчик, который стал строителем.
– Уже интересно, – хмыкнула Марина.
– Был летчиком-испытателем, рискованным. Такие вещи вытворял, что его пару раз хотели уволить или даже увольняли, потом опять приняли – точно я не знаю. Это все в прошлом. Потом, вы же знаете, мы враз
