Еще два дня прошли таким же образом. Я изнемогал от боли.
На третий день мне начали называть имена. Многих людей я знал, но по-прежнему держался, ничего не говорил. Некоторые имена не были мне знакомы.
И на четвертый день не дали мне роздыха – пытали. Я чувствовал себя, как во время своей легочной болезни – уже сам хотел смерти, ждал ее как избавления от мук. Я необыкновенно ярко вспомнил те дни моего страдания. Мне было плохо, но ведь рядом со мной был мой любимый друг, он поддерживал мои силы, энергическими своими действиями он вырвал меня из лап смерти. И теперь… И теперь ради него я должен остаться в живых, должен выжить. Ради него.
Особенно часто мои мучители повторяли одно незнакомое мне имя: Санчо Пико…
Услышав это имя, я вскрикнула.
– Что с вами? – встревоженно спросил Чоки.
– Нет… ничего…
А впрочем, мне нечего было скрывать. Обо мне и так было все известно. Незачем таиться мне от этого юноши…
– Санчо Пико был моим возлюбленным, – просто сказала я.
Разумеется, моего собеседника такое признание нисколько не смутило.
– О! – в голосе его я уловила даже некоторое восхищение. – Судя по всему, это личность замечательная. Меня спрашивали, не был ли я в числе тех, кто оказывал ему помощь при его тайных наездах в Испанию, и слышал ли я его вольнодумные беседы. Я отвечал по-прежнему, что ничего говорить не буду.
Но теперь я четко осознавал, что обязан, должен выжить ради моего любимого друга. Казалось, безысходность окружала меня. Но сознание мое работало непрерывно. И когда выход нашелся, у меня было ощущение, будто это произошло случайно, само собой.
Я попросил, чтобы меня сняли с дыбы, сказал, что хочу наконец-то сделать признание относительно одной весьма значительной личности. Меня сняли и усадили на скамью. Дали воды. Я дышал учащенно, каждый вдох стоил мне мучительной боли в груди. Я сказал, что назову имя человека, который действительно вел вольнодумные речи. И я назвал имя. Имя хорошо им знакомое. То имя, которым называл себя сын короля, посещая город инкогнито.
На что я рассчитывал? Я сделал свое признание в присутствии чиновника, ведавшего моим допросом с пристрастием, протоколиста, двух палачей и врача. Теперь они очутились в достаточно безвыходном положении. Если бы они дали делу ход, это лично им не принесло бы ничего хорошего. Конечно, они могли сделать вид, будто я ничего не говорил, ничего не заносить в протокол. Но и тогда они подвергали себя риску, ведь каждый из них вполне мог донести на другого. Мне думалось, что я хоть как-то облегчил свою участь. Вряд ли меня выпустят. Но, возможно, я получу отсрочку, хоть немного восстановлю свои силы…
После моего рокового признания произошло нечто довольно странное, но для меня благоприятное. Меня отнесли в камеру и на целых пятнадцать дней (о счастье!) оставили в покое. Мне вправили вывернутые руки и ноги. Меня кормили по-прежнему три раза в день. Врач массировал мое измученное тело. Меня поили укрепляющей микстурой. На допросы меня больше не водили. Моего человека за столом я больше никогда не видел. Я окреп и совсем выздоровел.
Наконец за мной пришли стражники в сопровождении незнакомого чиновника. Мне объявили, что за преступления против нравственности я приговариваюсь к пожизненному тюремному заключению. Затем отвели меня сюда. Здесь я уже месяц…
Чоки замолчал.
– Все это напоминает то, что произошло со мной, – заметила я.
– Думаю, все очень просто. В верхах решили приостановить это дело. Оно ведь касалось впрямую и вас. Возможно, и еще каких-то людей. И всех нас расшвыряли по таким вот подземным норам; в расчете на то, что мы постепенно попросту вымрем, предварительно утратив разум и человеческий облик. Я бы не удивился, узнав, что подобная участь постигла и палачей, и протоколиста, и чиновника, надзиравшего за пыткой, и даже врача…
– Что же теперь делать? – невольно вырвалось у меня.
– Попытаемся бежать. И еще… – он снова помолчал, – я надеюсь на Николаоса. Он жив, он на свободе, он не оставит меня.
Теперь я не произносила ни слова. Я невольно с горечью подумала, кто же позаботится обо мне. Никто не любит меня. Но мой собеседник с той обостренной чувствительностью, какая может при подобных обстоятельствах возникать у тонко чувствующих натур, отгадал мои мысли.
– Не отчаивайтесь, – произнес он мягко, – Или мы бежим отсюда вместе. Или, если Николаосу удастся вытащить меня отсюда, мы поможем вам освободиться.
Я сжала на миг его запястье и усилием воли сдержала слезы.
Глава сто семнадцатая
Я немного успокоилась и начала размышлять вслух.
– И все-таки странно: почему вас лечили, дали вам возможность восстановить силы?
– Не так уж это странно, – предположил Чоки. – Думаю, они сделали это так, на всякий случай. Они ведь не знали, как распорядятся судьбой этого дела в верхах. Ведь я, – он невольно понизил голос, – ведь я сказал им правду. Я действительно сталкивался в нескольких компаниях с престолонаследником и он действительно охотно участвовал во всевозможных вольнодумных беседах. Но в любом случае, это был единственный человек, чье имя я мог назвать спокойно. Ему в любом случае ничто не грозит.
– Но тогда… тогда вполне возможно, что они не казнили Санчо Пико.
– Трудно сказать, – честно признался Чоки. – Но уж конечно они не стали казнить его публично.
