кавалерами? Я в сто раз чище и лучше их, потому что я обо всем этом говорю искренне!..»
Боже! Зачем я тогда не открылась матери-настоятельнице? Зачем не рассказала ей обо всем? Зачем не испросила доброго совета?
Вместо этого я упивалась своей греховностью, коснела в грехе…
Я твердо решила передать Рамону весточку. Но как? Идти по торной дороге греха всегда проще, нежели ступать по тернистой тропе добродетели. Простолюдины грубо, но верно говорят, что свинья всегда найдет грязь. Так можно было сказать и обо мне.
В ту весну в монастырском обширном огороде было много работы. Монахини усердно трудились, но сами справиться не могли. К тому же среди них были старые и немощные. Тогда мать-настоятельница пригласила нескольких сельских девушек, чтобы они работали на огороде за поденную плату. Монахини хорошо оплачивали их работу и к тому же кормили.
Я не была послушницей и не должна была работать. Теперь я часто сержусь на мать-настоятельницу за ее мягкость. Почему она не принудила меня сделаться послушницей? Почему не утомляла мое грешное тело, мои руки работой? Ведь это могло бы отвлечь меня от греховных помыслов и побуждений. Но ведь она сама предупредила, что решить свою судьбу могу только я сама. Потому она и не принуждала меня.
Но однажды утром я пришла на огород и принялась за работу вместе со всеми. Сестры встретили меня приветливо. Работа мне даже понравилась. Видно, это в моем характере, в моей натуре – всем своим существом предаваться чему-либо. Так я отдалась работе, забыв сначала, с какой целью пришла сюда. О, если бы я навеки позабыла об этом!
Но нет, не позабыла. Настало время полдничать. Сельские девушки сели чуть поодаль от монахинь. Это было признаком почтительного отношения. Я постояла, словно бы раздумывая. Затем сделала вид, будто наконец решилась присоединиться к сельчанкам.
Я подсела к ним. Начала есть. Они ели скромно. Я представила себе, что, должно быть, когда они полдничают у себя, во время полевых работ, то шутят, пересмеиваются, болтают о парнях. Ах, как мне хотелось туда, в мир, который представлялся мне миром любви, веселья, счастья…
Я начала исподволь разговаривать с девушками. Они отвечали. Кажется, они не поняли, кто я. А может, и вовсе не знали о моем позоре.
Но постепенно мы разговорились, и когда кончили полдничать, я пошла работать рядом с ними. Я выбрала одну девушку, которая показалась мне добродушной. Два дня я работала с ней рядом, начала вести с ней доверительные разговоры. Я сказала, что у меня есть жених и я скоро выйду замуж. Она, в свою очередь, призналась, что у нее есть жених и она ждет свадьбы. Я раздумывала, рассказать ли ей о моем страшном грехе, и если рассказать, то как. Подумав, я решила, что лучше все же рассказать. Ведь если она согласится исполнить мою просьбу, то ей, конечно, могут насплетничать обо мне.
И тут моя новая приятельница сказала такое, что сразу облегчило мою задачу. Она призналась, что недавно отдалась своему жениху, и, даже, возможно, ждет ребенка.
– Но даже если это и так, я не боюсь, – закончила она свое признание. – Свадьба все прикроет!
После такого мне легче было рассказать о себе. Конечно, рассказывать правду я не собиралась. А рассказала вот что.
– Наверное, ты слыхала обо мне. Обо мне много сплетничают… – Девушка ничего не слыхала, тем интереснее ей было что-то услышать, я стала говорить дальше, – Бог знает, что обо мне болтают, а ведь я ни в чем не виновна. Конечно, со мной случилось страшное, но моей вины в том нет…
– И после этих вступительных слов я рассказала о том, как брат изнасиловал меня, хоть я и сопротивлялась отчаянно.
Так я очернила память несчастного Педро. Я понимала, знала, что поступаю дурно, но однажды вступив на путь порока и лжи, я уже не могла остановиться. При этом я уверяла себя, что пока ложь для меня неизбежна и необходима. Я говорила себе, что как только пройдет эта смутная полоса моей жизни, как только я выйду замуж за Рамона, я сразу же сделаюсь достойной женщиной. Тогда я еще не знала, как быстро человек привыкает улаживать свои дела с помощью обмана и недостойных поступков.
Моя новая приятельница принялась сочувствовать мне. Еще бы! Ведь она и сама согрешила. Слово за слово, и вот я уже попросила ее отнести мою записку Рамону. Она согласилась. Я видела, что она не выдаст меня.
В монастыре за мной, в сущности, не было никакого надзора. Сейчас я порою жалею об этом, но в то же время осознаю, что, да, конечно, подназорные люди имеют меньше возможностей для совершения преступлений, но не потому что они более нравственны, а просто потому что боятся наказаний. Они даже плохо понимают, что такое нравственность, ведь они несвободны и не отвечают за себя. А свободный человек должен все решать сам. И эти свободные решения – самые ценные, когда речь идет о чем-то хорошем, и самые печальные – когда в итоге совершается дурное. Настоятельница хотела, чтобы я была свободным человеком. Поэтому она не стесняла меня. Я могла свободно ходить по саду, который был очень большим.
Я написала Рамону, чтобы он пришел в сад на указанное мною место после полуночи. Моя новая товарка передала ему мою записку, это оказалось делом нетрудным.
Разумеется, я засыпала ее вопросами. Я выспрашивала о Рамоне, как он выглядит, чем был занят, как она передала записку. Девушка рассказала, что подождала у его дома. Было утро и он вышел, чтобы отправиться в церковь к утренней службе. Рядом с ним шел его отец. Но девушка не растерялась. Она окликнула Рамона:
– Сеньор!
Тот оглянулся.
Девушка сделала ему знак подойти. Рамон попросил отца подождать немного и подошел к ней. Тут-то она и ухитрилась сунуть ему мою записку, шепнув: «Это от вашей невесты». После этого девушка повернулась и пошла прочь. Рамон даже не успел сказать ей хоть что-то, спросить о чем-то. Он быстро вернулся к отцу, тот спросил, чего хотела девушка. Рамон смущенно ответил, что она спрашивала, не нужно ли им парное молоко.
– Но у нас есть молочница. Она почти каждый день приходит, – заметил отец.
– Так я этой девушке и сказал. – Рамон смущенно пожал плечами.
