– Ну, он и твоя дочь.
– Селия устала, – я смутилась и не договорила.
– Я тебя понимаю, – проговорил Николаос чуть отчужденно.
– Нет, не думаю, – я испугалась, что это прозвучало резко.
– Но я об одном прошу тебя, – продолжал Николаос, словно не слышал моих слов, – не дай ему умереть второй раз. Пожалей его. Ведь и он кое-что сделал в этой жизни для тебя. Да и я.
– Да, я никогда не в силах буду отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.
Но Николаос по-прежнему будто и не слышал.
– Я не прошу тебя позволить Селии выйти замуж за него, – говорил он. – Я только прошу, пока он еще слаб и болен, пока его жизни угрожает опасность, позволь им видеться. Это спасет его.
– Николаос, зачем ты так дурно думаешь обо мне? Неужели я заслужила такое? За что?
– Ну хорошо, прости, прости, – он махнул рукой.
– Разве мы больше не друзья? – Я. взяла его за обе руки.
– Друзья, конечно, друзья, – он смутился.
– Тогда выслушай меня. И внимательно. Ты знаешь, я для Чоки все готова сделать. И Селия любит его. Я знаю, она будет рядом с ним. Я буду с тобой откровенна. Пока… пока его не было с нами, в мире живых, я очень сочувствовала моей девочке, я так жалела, что ее любовь не получит того естественного завершения, которое любовь должна получить. Я говорю совершенно искренне. И теперь, когда он снова с нами, я снова охвачена сомнениями. Разумеется, и речи быть не может о том, чтобы разлучить их, пока Чоки болен и слаб. Но когда он окрепнет, когда он совершенно выздоровеет… Тогда… Я тебе честно говорю, я не знаю. Ведь не я вырастила ее. Надо считаться и с чувствами ее приемных родителей, Анхелы и Мигеля…
– Дело не в них, а в тебе, – произнес Николаос.
– Господи! Да, Николаос, ты прав, дело во мне…
– Что же тебя смущает? Деньги? Ты знаешь, у меня они есть, много денег. Семья Чоки не будет нуждаться.
– Я не думаю о деньгах, – я опустила голову.
– Что же тогда? Происхождение? Кто отец твоей дочери? Прости за этот прямой вопрос…
– Нет, это разумный вопрос. Моя дочь рождена в законном браке, но отец ее вовсе не титулованная особа. Ее отец был крупным торговцем в Лондоне. По завещанию он оставил мне значительное состояние. Но с тех пор произошло много всего – война, революция. Я не знаю, что уцелело от этого состояния, в чьих оно руках. Да и не в этом, не в этом дело. Я знаю, что родители Чоки были просто рабами. Но кто в этом мире гарантирован от рабской доли, кто? Когда-то я сама была в руках пирата, сама чуть не стала рабыней. Неужели ты думаешь, будто меня после стольких лет тюрьмы может волновать происхождение Чоки… Или меня это волновало, когда мы были одни в камере, одни во всей Вселенной, когда он был для меня всем, когда он спас меня… Ах, совсем, совсем другое!..
– Ну что же тогда?
– Только не сердись, не упрекай меня в ханжестве! Все дело в твоих отношениях с ним. Прости.
– Это единственное препятствие? – тихо спросил он.
– В сущности, да. – Щекам моим сделалось жарко. – Конечно, Мигель считает тебя и Чоки проходимцами, но все это можно будет как-то уладить. И еще пойми. Я не стану мешать дочери, хотя многие матери упрекнули бы меня за это, но я верю в силу ее чувств. Но и ты пожалей меня…
– Она знает о наших отношениях? Ведь так?
– Да. Прости. Я ей сказала тогда ночью.
– Какое это произвело на нее впечатление?
– Кажется, никакого. По-моему, она даже не обратила внимания. Ее просто поразила моя жестокость. И она была права.
– Ты хочешь, чтобы я больше не виделся с ним? Он говорил без боли, но как-то испытующе.
– Упаси Бог! Только не это! Как можно разлучить вас! – воскликнула я.
– Тогда…
– О, только одно. Пойми, этого хочет для дочери каждая мать. Я хочу, чтобы моя дочь одна была в его сердце.
– Она и будет одна. Мои с ним отношения совсем другие.
– Но… – я осеклась и замолчала.
– Ты считаешь мои с ним отношения чем-то грязным?
– Нет, нет, Николаос. Грязно, это когда человека мучают, заставляют делать что-то против его воли. А ваши отношения добры и честны. И все равно… Все равно мне как-то не по себе при мысли о том, что моя дочь будет жить в вашем доме. Пойми и прости.
– А может быть, лучшее – это предоставить им все решить самим? Когда Чоки поправится.
– Ох! И сейчас ясно, как они решат!
– Ну так в чем же дело? Они решат, как лучше им. Ты снова все скажешь дочери…
