раны кусочками жести и брезента, но все же старался избегать капитана.
Спустя неделю мы подошли близко к линии фронта. Издалека доносился гул орудий, это значило, что наши части стойко сопротивляются. Нам оставалось преодолеть поросший травой склон холма, чтобы соединиться с нашей армией. Однако на вершине холма в тени нескольких деревьев неприятель установил свои пулеметы. Я понял, что наступил решающий момент.
Нам удалось напасть внезапно. Враг не ожидал нападения с этой стороны. Когда они повернули пулеметы, было уже поздно. Наши солдаты бросились в последнюю атаку, я бежал вместе с ними, как вдруг почувствовал удар в висок и увидел перед глазами зеленую синусоиду затухающих колебаний. Ко мне подбежал санитар. То, чего я опасался, свершилось.
Надо сказать, что я ни от кого не дождался благодарности. Меня бесчестно выключили и, неисправный, ржавея, я лежал долгие годы на армейском складе амуниции, и никто мною не интересовался! Только господину военному министру я обязан своей жизнью: я откровенно жалею, что велик ему на несколько номеров.
Но не будем говорить о неблагодарности Во сто раз больше меня возмущает подлость капитана Траббса, который решился обвинить полковника Кетона в дезертирстве с поля боя. Он осмеливается утверждать, что Кетон передал мне под командование полк из-за трусости. Поэтому, незнакомый гость, я чувствовал себя обязанным поведать тебе правду, чтобы ты рассказывал ее другим, а они передавали этот рассказ дальше. Даже выключенный, я не буду знать покоя до тех пор, пока хоть малейшее пятно останется на чести отважнейшего пехотного полковника республики Капеланд, любимым мундиром которого я имел честь быть.
Времена трехдюймовых бифштексов
Старый Том Хиггинс пропадал где-то годами, но мы знали, что рано или поздно он появится под крышей «Трех пиратов». И действительно, в один прекрасный день он переступил порог таверны, потребовав от Чарли бочонок рома и порцию рыбы «а ля Робинзон».
— Где тебя носило, Томас? — спросил я, увидев его мрачную физиономию.
Он исподлобья взглянул на меня и сказал, что это долгая история. Может, мне и не удалось бы ничего больше вытянуть из старого Тома, если бы ром не сделал свое дело и не развязал ему язык. После шестнадцатого глотка из дубового бочонка Том сказал, с отвращением показывая на свою порцию рыбы:
— Я всегда говорил, что рыба — это не жратва для матроса, парень. Но теперь говорю тебе, забудь об этом, — теперь только рыбу и можно есть без опаски.
Проклятие, которое он добавил, было слишком закрученным, чтобы я мог его запомнить. Во всяком случае, я удивленно взглянул на Тома и это, видимо, подействовало поощряюще.
— Я записался боцманом в экипаж низколета «Эмилия», — начал он, запивая каждое третье слово ромом, — в Сан-Франциско. Мне надо было как можно скорее попасть в Сингапур, чтобы поболтать со старым Бобом Дингом, который обещал сделать меня шкипером на своей новой посудине. Но не в этом дело. Едва я вступил в должность, как «Эмилия» вышла из порта, загруженная несколькими тысячами тонн транзисторов для Сингапура. Сначала все шло хорошо. Мы летели со скоростью двести узлов, погода была роскошной, как во Флориде, когда вдруг меня позвал Джим Локхарт из котельной. «Боцман, — говорит, — что-то не в порядке с ураном. Сыплем и сыплем, а реактор гаснет».
Том Хиггинс тяжело вздохнул.
— Я не хотел верить парню, — угрюмо буркнул он. — Но в конце концов пошел в котельную со счетчиком Гейгера. В бочках вместо урановой руды оказались серые камни, покрытые флюоресцирующей краской. Поставщик объегорил капитана. Тогда я пошел на мостик, доложил капитану, что, дескать, так и так, вместо урана — камушки. Тот побледнел, но прежде чем успел ответить, мы услышали голос марсового: «Эге-гей, перископ в кильватере!» «Ну, — говорит капитан, — везет. Это, наверно, военный корабль, возьмем у него пару бочек руды и даже не придется возвращаться в Сан-Франциско». Действительно, было похоже, что все обойдется, военный корабль всплыл, спросил нас в мегафон, что случилось и не может ли он нам чем-нибудь помочь. Мы объяснили, что произошло. Тогда корабль повернул на нас все свои ракеты, торпеды и орудия. Глядим: на перископе поднимается черный флаг с черепом и костями, а мегафон орет, чтобы мы не пробовали смыться, потому что все равно из этого ничего не выйдет.
Боцман на минуту замолчал, взял обеими руками бочонок и долго заливал глотку ромом. Потом вытер ладонью губы и продолжал:
— Но на этот раз Том Хиггинс оказался хитрее. Как только я понял, что это пираты, я сбросил на воду плотик с НЗ и что было сил принялся работать веслами. Негодяи были заняты абордажем и даже не пробовали меня догнать. Правда, запустили по мне ракету, но она угодила в огромную акулу, которая как раз собиралась поиграть со старым Томом. Потом я поставил парус и взял курс на ближайшую сушу. Так плыл несколько часов, наступила ночь.
Старый Том глотнул рому и посмотрел в пространство с недоверием, словно еще раз переживал пробуждение.
— Парень, — сказал он, — старый Том Хиггинс много видел, но на этот раз не мог поверить собственным глазам. Когда я проснулся, плот стоял, зацепившись за ветки, у берега речки, куда, видимо, выбросил его прибой. Моря даже не было видно. Вокруг тропический лес. «Ну, и везет же тебе, старый Том Хиггинс!» — сказал я себе, взял рундучок с НЗ и вышел на берег.
Томас мгновение подумал и потянулся к бочонку.
— Едва я очутился на берегу, как вода закипела, словно стая акул дралась с боцманом. На всякий случай я отошел от берега и хорошо сделал, потешу что из воды тут же высунулась огромная морда. Хочешь верь, хочешь не верь, но самая большая рыба так быстро не заглатывает матроса, как эта нечисть расправилась с моим плотиком. Я стоял, разинув рот, минут тридцать, прежде чем сказал себе: «Ну, теперь смотри в оба, Том Хиггинс. Было бы совсем скверно, если бы тебя сожрало такое чудовище».
Том явно заговаривался. Видно, слишком много выпил. Однако я не произнес ни слова — не хотел обижать старого моряка обвинением в самом страшном для него грехе.
— Хотел бы я за свою жизнь выпить столько рома, сколько оно могло проглотить за один раз, — сказал мечтательно Том. — Оно вылезало из воды, как огромный подводолет. Шея у него была длиной футов сто двадцать, а хвост и того длиннее. Я издали рассматривал его, и вдруг какой-то внутренний голос сказал мне: «Ты уже когда-то видел этого зверя, Том Хиггинс».
Старый моряк подпер подбородок кулаком и сидел так некоторое время. Потом сказал:
— Я размышлял, наверно, с час и наконец почувствовал себя так, словно из бушующего океана попал в тихую лагуну. Книга! Я видел это чудовище на картинке в книге. Но в какой? За свою жизнь я прочел целых три: «Корабельный справочник» Ллойда, очень интересный комикс «Лоо среди людоедов» и, наконец, старый роман о Робинзоне Крузо. Однако ни в одной из них не было рисунка этого дракона. Поэтому я напряг свою память и вспомнил что-то очень давнее.
Том сказал это тихо, словно устыдившись. Он хватил несколько глотков из бочонка и, как-то робко улыбаясь, продолжал:
— Не знаю, как ты, парень, а я, когда был еще мальчишкой, ходил в школу. Тогда меня заставляли читать разные книжки, вот в одной из них и были картинки с животными. На следующем уроке учитель должен был что-то говорить об этих драконах, но именно тогда я сбежал из школы и устроился юнгой на мотобот «Шквал».
Только после этого признания лицо Тома приняло выражение, приличествующее морскому волку. Он заглянул в уже пустой бочонок и, отставив его в сторону, потребовал у Чарли следующий.
— Мне казалось, я сплю, — признался он, когда откупорил пузатый бочонок. — Я шел через лес, потом по поляне, а вокруг ползали, извивались, летали всякие гады: одни огромные, как дома, другие — не больше корабельной крысы на японском паруснике. С деревьев падали ящерки с перепончатыми крыльями, какие-то черные дьяволы, скрежеща зубами, носились у меня над головой. Заметив гору, я решил подняться на ее вершину и осмотреться.
