Однажды на Рождество мне почти никто не прислал открыток. И как-то отвратительным февральским вечером я по-настоящему понял всю гнусность этого факта, воспоминание о котором вдруг выплыло из тех уголков моего сознания, что забиты всяким хламом. Наверное, мне просто понадобился повод, чтобы оправдать поганое настроение, — вот и вспомнились открытки. Но я смолчал. Я стерпел. Я сильный. Подумаешь, горе! Так называемые друзья не удосужились какую-то несчастную рождественскую открытку прислать! Ну и пусть! Обойдусь и без их внимания!
Как-то в августе я возился на чердаке, пытаясь навести порядок в этом бедламе, и среди мишуры, гирлянд и прочих украшений откопал целую коробку нераспечатанных поздравлений к прошлогоднему Рождеству. Должно быть, я покидал их в коробку — думал, прочту на досуге, а потом так закрутился в предпраздничной суете — какой уж там досуг! И открытки пали жертвой синдрома «сейчас-не-до-них- положу-на — чердак-в-новом-году-разберем».
Я спустился с коробкой, а дальше — представьте себе такую картину: середина августа, жаркий летний день, я в плавках и темных очках сижу в шезлонге на веранде; рядом на столике — шоколадное масло и литровая кружка с охлажденным чаем; в душе у меня — полная сумятица. Распечатываю один за другим конверты, а чтобы создать подходящее настроение, включаю на всю катушку переносной магнитофон с записями рождественских гимнов.
Вот они — ангелы, сугробы, волхвы, свечи, еловые ветви, лошади и сани, Святое семейство, эльфы и Санта-Клаус. И множество пожеланий счастья, радости, мира и благополучия. А в придачу, словно этого мало, от руки написаны добрые, нежные слова от моих «так называемых» друзей, которые, как оказалось, сделали все, что могли, чтобы порадовать меня на Рождество.
Я заплакал. Мне стало и приятно, и тошно, а такое случается нечасто. Раскаяние смешалось с признательностью, печаль была тонкой и светлой, и что-то вспомнилось, и о чем-то взгрустнулось… Одним словом — сентиментальность завладела мною.
Как обычно бывает по закону подлости, в самый неподходящий момент появилась соседка: ее привлекли громкие рождественские песнопения. Увидев меня в таком состоянии, она засмеялась. Я показал ей открытки — и она заплакала. И мы вдвоем устроили нежданный рождественский праздник прямо там, на веранде, в середине августа, распевая вместе с церковным хором мормонов гимн «О, Священная Ночь!» вплоть до мощного апофеоза: «Ста-а-нь-те на ко-ле-е-ни, слу-у-шай-те а-а-н-ге-лов го-о-ло-са-а-а!»
Ну что тут сказать? Наверное, у каждого где-то в дальних уголках сознания таится и благоговение, и трепет, и радость; пробудить их вовсе не трудно. А Рождество, по-моему, все-таки
Случилось это воскресным днем, незадолго до Рождества. Было дождливо, ветрено, холодно. Зимняя непогода. Список дел получилея длинным и рос, как плесень в укромном уголке. Настроение — хуже некуда. Жизненная активность — нулевая. Заглянул в гороскоп — там только совет «помнить об осторожности». Заглянул в воскресную газету — там только нудный перечень биржевых отчетов, смертей и разрушений. Где же вы, дни утешенья и радости?
Тишину этого святого часа воскресного блаженства нарушил барабанный стук в дверь. Ну что еще там такое? Глубоко вздыхаю, иду открывать, приготовившись к любой дурной вести. Но такого я не ожидал: на пороге стоит маленький человечек в дешевенькой маске Санта-Клауса, в руках у него — большой, широко раскрытый пакет из коричневой бумаги. «УГОЩАЙ, НЕ ТО ПРОУЧИМ!» — кричит Санта-Клаус. Что-что? «УГОЩАЙ, НЕ ТО ПРОУЧИМ!» — снова ухает он. Я, лишившись дара речи, дивлюсь на это чудо. А оно настойчиво трясет пакетом, и я, по-прежнему в полном изумлении, достаю из кармана бумажник, вынимаю из него доллар и бросаю в пакет. Санта-Клаус снимает маску — и я вижу мальчика-азиата: лицо его расплылось в широченной улыбке.
— Хочешь послушать рождественские гимны? — спрашивает он на певучем английском.
Теперь я узнал парнишку. Он из семьи переселенцев, «лодочных» беженцев из Вьетнама. В прошлом году квакеры помогли им обосноваться по соседству. Мальчуган заходил ко мне вместе с сестрами и братьями в канун Дня всех святых, и я давал им гостинцы. Зовут мальчика Хон Дук, ему лет восемь. Тогда он был в наряде волхва: в купальном халате и с кухонным полотенцем на голове.
— Ну так хочешь послушать гимны?
Я кивнул и поискал глазами остальных юных беженцев — те, наверное, спрятались в кустах и готовы присоединиться к своему предводителю, чтобы исполнить октетом торжественную песнь.
— Конечно, хочу! Хор-то твой где?
— А хор — это я.
И он громко — что было сил — заверещал про звонкие бубенцы и сани с лошадкой. Затем с не меньшим усердием исполнил свою интерпретацию гимна о поющих ангелах. И наконец прозвучала «О, тихая ночь» — нежно и благоговейно. Последние слова — «Спите в божественном покое» — он вывел, закрыв глаза, запрокинув голову — вложив всю душу в песню, которая лилась в надвигавшуюся ночь.
Глаза мои увлажнились, я был потрясен выступлением. Вынул из бумажника пять долларов и опустил в пакет. В ответ он извлек из кармана наполовину обломанный леденец на палочке и величаво протянул мне. Состроив напоследок веселую рожицу, он повернулся, сбежал с крыльца, прокричал «БЛАГОСЛОВИ ТЕБЯ БОГ!», потом «УГОСТИ, НЕ ТО ПРОУЧИМ!» — и был таков.
Что же за малыш в маске Санта-Клауса приходил ко мне? Это Хон Дук — солист, поющий за весь хор и несущий Рождество из дома в дом.
Откровенно говоря, к этому празднику я отношусь с легкой иронией. Не нахожу в нем особого смысла. Выдумка — и больше ничего. Давным-давно, когда впервые услышал о Санта-Клаусе, не поверил этой сказке и с тех пор в душе всегда посмеиваюсь над ней. Ну что за глупость — петь про какую-то лошадку, запряженную в какие-то там сани. Лично я никогда не видел таких саней и уж тем более не ездил в них. И каштаны на огне никогда не жарил. А дай мне каштаны — даже не знал бы, что с ними делать. Между прочим, говорят, ничего хорошего в них нет. Странствующие волхвы, по-моему, публика весьма сомнительная, а пастухи, которые всю жизнь бродят со своим стадом, мне кажутся большими чудаками. Ни разу не видел я ни одного ангела, да и дев непорочных не слишком много встречал. Рождение нового царя меня не волнует; меня вполне устроил бы новый президент. От младенцев и северных оленей только вонь: уж я-то занимался и с теми, и с другими и знаю, что говорю. А городишко Вифлеем, по словам побывавших там, просто дыра.
Как воспевать то, чего никогда не видел, не делал или не хотел? Как грезить о белоснежном Рождестве, которого в жизни своей не знал? Рождество больше похоже на сказку. Но все же… Я уже стар и потому не верю в эту сказку — но молод еще и потому не могу разувериться в ней совсем. Не могу. радоваться этому празднику, потому что я циник, — но и стоять в стороне не получается, потому что даже мне этот праздник нужен.
«Угости, не то проучим!» Маленький Санта-Клаус убежал, а меня душили смех и слезы сразу и охватывало особое, ни с чем не сравнимое чувство, что ко мне снова, как когда-то, пришло настоящее Рождество. Среди зимы в мой домишко прямо по дымоходу спускается волшёбник — Хон Дук. Он, как и я, не слишком хорошо понимает все тонкости Рождества, но дух праздника он уловил безошибочно: можно отдыхать и веселитеся, радоваться и праздновать — где бы ты ни жил и как бы ты ни жил. «А хор — это я», — говорит Хон Дук. «Рождество-то твое где?» — спрашиваю себя мысленно. «Рождество — это я», — отвечает эхо. Это я. Оно — во мне самом. Я запрокидываю голову, закрываю глаза и, решившись, громко, сколько есть сил, пою всё, что могу припомнить.
По преданию, однажды ночью Бог послал на Землю младенца, чтобы люди смогли познать надежду и радости. Я не сказал бы, что верю в это без оглядки или что верю во всё, чем обросла эта легенда за две тысячи лет. Но я твердо верю в Хон Дука, что поет за весь рождественский хор и кричит: «Угости, не то проучим!» то на одном пороге, то на другом. Не знаю, кто или что послало его нам. Но знаю, что прихотливая проказница-судьба меня проучила, заманив в хор, где и я запел о радости и надежде. И явился
