– Прошу тебя! – Он взял её за руку и усадил рядом с собой. – Расскажи мне лучше что-нибудь. Свечка скоро догорит, а фонаря, который нам оставил Баста, хватает, чтобы видеть эти проклятые гробы, но не для того, чтобы разбирать буквы.
Она посмотрела на него пристально, будто хотела прочесть его мысли, увидеть не произнесённые слова. Но Сажерук умел скрывать свои мысли куда лучше, чем Волшебный Язык. Лицо его делалось непроницаемым: щит, прикрывающий сердце от любопытных взглядов. Какое дело другим до его сердца?
Реза снова склонилась над бумагой и начала писать: «Слушай, мой милый мальчик, слушай, внимай, разумей, потому что это случилось, потому что это произошло, потому что это было ещё в ту далёкую пору, когда Ручные Животные были Животными Дикими.
Собака была дикая, и Лошадь была дикая, и корова была дикая, и Овца была дикая, и Свинья была дикая – и все они были дикие-предикие и дико блуждали по Мокрым и Диким Лесам.
Но самая дикая была Дикая Кошка – она бродила где вздумается и гуляла сама по себе». [12]
Реза всегда знала, какая история ему сейчас нужна. Она была чужой в этом мире, как и он. Просто невозможно представить, что она принадлежит Волшебному Языку.
РАССКАЗ ФАРИДА
– Что ж, отлично, – проговорил Зофф. – Вот что я хочу вам сказать: если кто думает, что у него есть план получше, может им поделиться.
Когда Фарид вернулся, Волшебный Язык уже дожидался его. Элинор спала под деревьями, лицо её раскраснелось от полуденного зноя, а Волшебный Язык стоял на том же месте, где Фарид его оставил. Лицо его просияло облегчением, когда он увидел идущего вверх по склону мальчика.
– Мы слышали выстрелы! – закричал он навстречу Фариду. – Я уж думал, мы тебя больше не увидим.
– Часовые стреляли по кошкам, – ответил Фарид и опустился в траву.
Его смущало, что Волшебный Язык за него тревожился. Он не привык, чтобы о нём тревожились. «Почему так долго? Где ты шлялся?» – так его обычно встречали. Даже Сажерук был всегда замкнут, неприступен, как запертая дверь. А у Волшебного Языка всё было на лице написано – тревога, радость, обида, боль, любовь, – даже когда он хотел скрыть свои чувства. Вот и сейчас было заметно, как он старается удержаться от вопроса, жёгшего ему губы с той минуты, как он завидел Фарида.
– С твоей дочерью всё в порядке, – сказал Фарид. – И твоё письмо она получила, хотя её заперли на верхнем этаже дома Каприкорна. Но Гвин здорово умеет лазать, даже Сажеруку до него далеко, а это что- нибудь да значит.
Он услышал вздох облегчения, как будто вся тяжесть мира спала с плеч Волшебного Языка.
– Я даже принёс ответ.
Фарид выпустил Гвина из рюкзака, ухватил его за хвост и вытащил из-под ошейника записку Мегги.
Волшебный Язык разворачивал её так осторожно, словно боялся, что буквы могут исчезнуть у него из- под пальцев.
– Форзацная бумага, – пробормотал он. – Ей, видимо, пришлось разорвать книгу.
– Что она пишет?
– Ты пробовал прочитать?
Фарид отрицательно покачал головой и вынул из кармана кусок хлеба. Гвин заслужил поощрение. Но куница уже исчезла. Наверное, пошла отсыпаться после бессонного дня.
– Ты ведь читать не умеешь, правда?
– Нет.
– Ну, эти-то буквы вообще мало кто умеет читать. Это те же руны, что были в моей записке. Ты видел, их даже Элинор не может разобрать.
Волшебный Язык разгладил листок, бледно-жёлтый, как песок в пустыне, стал читать и вдруг резко вскинул голову.
– Боже мой! – пробормотал он. – Этого ещё не хватало!
– Что случилось?
Фарид сам принялся за хлеб, отложенный для куницы. Он был совсем чёрствый, пора было украсть свежего.
– Мегги тоже так умеет! – Волшебный Язык недоверчиво покачал головой и снова уставился на записку.
Фарид приподнялся в траве, опираясь на локоть.
– Это я знаю, там только об этом и говорят… Я подслушал. Они говорят, что девчонка умеет колдовать, как и ты, и что Каприкорну теперь не надо тебя дожидаться. Ты ему больше не нужен.
Волшебный Язык посмотрел на него так, будто эта мысль ему ещё в голову не приходила.
– И правда, – произнёс он тихо. – Теперь они её ни за что не выпустят. По доброй воле – ни за что.
Он посмотрел на буквы, которые написала его дочь. Фариду они казались чем-то вроде змеиных узоров на песке.
– Что она ещё пишет?
– Что они поймали Сажерука и что она должна вывести им того, кто умертвит его. Уже завтра вечером. – Он опустил записку и провёл рукой по волосам.
– Да, об этом я тоже слышал. – Фарид сорвал травинку и разорвал её на мелкие куски. – Они, наверное, заперли его в склепе под церковью. Что ещё она пишет? Твоя дочь не пишет, кого она должна вывести Каприкорну?
Волшебный Язык отрицательно покачал головой, но Фарид понял, что он просто не хочет говорить.
– Можешь от меня не скрывать. Палача, правда ведь? Мастера рубить головы?
Волшебный Язык молчал, будто не слышал.
– Я видал такие вещи, – сказал Фарид. – Так что можешь мне сказать. Если палач умеет обращаться с мечом, всё происходит довольно быстро.
Волшебный Язык некоторое время изумлённо смотрел на него, потом покачал головой:
– Это не палач. Во всяком случае, не такой палач с мечом. Это вообще не человек.
Фарид побледнел:
– Не человек?
Волшебный Язык покачал головой. Слова не шли у него с языка.
– Они называют его Призраком, – глухо сказал он наконец. – Я уже не помню точно, какими словами он описан в книге, знаю только, что мне он представлялся фигурой из раскалённого пепла, горячей, серой, без лица.
Фарид не отрываясь смотрел на него. На мгновение он пожалел о своей настойчивости.
– Они… они все уже радуются в предвкушении казни, – запинаясь, продолжил он свой рассказ. – Чёрные Куртки ходят довольные. Женщину, с которой встречался Сажерук, тоже хотят казнить. За то, что она пыталась найти для него книгу.
Он ковырял землю пальцем босой ноги. Сажерук хотел приучить его к обуви из-за змей, но обутый он чувствовал себя так, точно ему зажали пальцы ног, и в конце концов ботинки полетели в костёр.
– Какая женщина? Одна из служанок Каприкорна? – Волшебный Язык вопросительно посмотрел на него.
Фарид кивнул и почесал ступни. Они были все в муравьиных укусах.
– Она не умеет говорить – немая, как рыба. Сажерук носит в рюкзаке её фотографию. Она ему уже не раз помогала. Кроме того, он, по-моему, влюблён в неё.
Ему легко было всё это разнюхать в деревне. Там было много мальчишек не старше его. Они мыли чернокурточникам машины, чистили сапоги и оружие, носили любовные письма… Любовные письма ему приходилось носить и прежде, в другой жизни. Сапог он там не чистил, а оружие доводилось, и ещё убирать верблюжий помёт. Начищать до блеска машины было определённо приятнее.
