– Ротунда?
– Да, потому что буквы круглые! – огрызнулась она, и я понял, что ее терпение уже на исходе.
Я отвел глаза от ее розовых губ, которые меня отвлекали, и сосредоточился на азбуке, распрямив плечи и втянув живот. Девочка продолжила:
– Когда испишешь всю восковую табличку, разгладь ее снова.
– Испишу табличку? – тупо повторил я.
Она язвительно посмотрела исподлобья, совсем как госпожа Сфорно.
– Уж лучше пусть папино мнение о тебе будет более верным, чем мамино, но пока ты меня не впечатляешь, хоть у тебя и золотистые волосы. Может, ты потерянный сын идиота.
– Я буду стараться.
– Посмотрим. А теперь – вот алфавит. – Она указала на закорючки.
– Это крестик, – сказал я, ткнув в первый значок азбуки. Я обрадовался, что хоть что-то знаю, однако удивился, увидев знак креста в еврейском доме.
– Я думал, евреи не чтят крест.
– Христиане думают, стоит показать нам достаточно крестов, и мы чудесным образом увидим их истину, забудем веру наших предков и обратимся в христианство, – произнесла Рахиль, изящно скривив губки. – Итак, для каждого звука в алфавите есть буква. Начнем с твоего имени. С какого звука оно начинается?
– Бас? – предположил я.
– Твое имя не Бастардо, и это был не один звук, а несколько, – возразила она. – Подумай еще раз!
– Мое имя Бастардо, – в свою очередь возразил я, хотя и мягким тоном, потому что хотел ей угодить.
Было что-то приятное и уютное во всей этой мягкости. И это несмотря на то, что она была не лучшего мнения обо мне!
– Неправда, это прозвище, потому что у тебя нет родителей.
– Это мое единственное имя.
– Неверно. Внимательней, Л-лука! – произнесла она, подчеркивая первый звук.
– Л-л? – предположил я.
– Правильно! Это буква «л». А вот как она выглядит. – Она показала, где искать в азбуке букву «л». – А теперь напиши сам.
Она положила восковую табличку мне на колени и вложила в руку острый инструмент. Я снова вместо руки уставился на ее розовые губы и тут же выронил инструмент. Она недовольно поцокала.
– Я подниму, – торопливо буркнул я и нырнул к полу.
Табличка взлетела в воздух, и Рахиль поймала ее, нетерпеливо вскрикнув, пока я шарил по полу в поисках палочки для письма. Потом я сел, по-дурацки улыбаясь до ушей.
– Вот она!
Урок продолжался недолго, но это было ужасно. Я все делал неверно. Каждый раз, пытаясь переписать буквы, я ронял табличку или инструмент или болтал какую-нибудь глупость. Я то и дело переписывал ее маленькие аккуратные буковки шиворот-навыворот, почему – сам не понимал. Моя рука своевольно выворачивала их в другую сторону, и Рахиль не переставала цокать. Под конец я уже просто корчился от отчаяния. Для меня это был первый урок, открывший мне власть женщины над мужчиной, хотя наша мужская власть над миром и кажется безраздельной. Неодобрение женщин лишает мужественности лучших из мужей. Позднее мне пришлось столкнуться с величайшей силой, которой владеют женщины, – любовью. Но это случилось больше века спустя, а в тот день, когда насмешник Бог достаточно натешился своей шуткой, урок наконец-то подошел к концу. Рахиль вздохнула и сунула доску с табличкой под мышку.
– На сегодня хватит, дурачок, в смысле, Бастардо, – сказала она, закатив глаза. – Завтра попробуем еще. Может, у тебя лучше получится.
– А может, послезавтра? – с надеждой заикнулся я. – Мне нужен отдых. Читать оказалось сложнее, чем я думал.
– Тебе надо усердно учиться, а не отдыхать! – фыркнула она и выпорхнула из сарая, оставив меня с острым инструментом, зажатым в потной ладони. Я посмотрел на него и вспомнил о Гебере, который просил меня что-нибудь ему принести. Теперь я знал что.
Дверь в жилище Гебера распахнулась, и оттуда просочились струйки синеватого дыма, перевитые, словно пальцы, выставленные против дурного глаза. Войдя, я остановился перед одним из длинных столов, заваленных всякой всячиной, у которого стоял сам Гебер.
– Это вам… – начал я.
– Тсс! – приказал он.
Я спрятал инструмент за пояс своих штанов и стал внимательно наблюдать, как он осторожно льет золотистую жидкость из нагретого горшочка в холодный. Горячий горшочек он держал толстыми кожаными перчатками с дополнительными кожаными подушечками на каждом пальце.
– Ты знаешь, что я делаю?
– Это золото? – вместо ответа спросил я.
– Оно желтое, тяжелое, блестящее, ковкое и обладает способностью выдерживать аналитические опыты купелирования[55] и цементации, [56] – ответил он.
– А?
– Это золото, – кивнул он. – Я собираюсь очистить его азотной кислотой.
– Зачем?
– Думайте, юноша! Для чего нужно очищение? Для того чтобы растворить примеси, быстро достичь природного совершенства… Очисти меня, о Боже, всели в меня чистый дух, – пробормотал он.
Его очки сползли вниз по вспотевшему носу.
– Помнишь, что я говорил тебе вчера о назначении алхимии? Или, может, опять будешь только мычать?
– Высказали: «Алхимия ищет то, чего еще не существует, это искусство перемен, поиск божественной силы, скрытой в предметах», – процитировал я.
– Замечательно! Уже не мычание! Ты понял, что только что сказал?
– Нет. И все утро я выставлял себя круглым дураком перед девчонкой, которая думает, будто все знает, так что с меня хватит отвечать на вопросы, – угрюмо сказал я.
– Красивая девчонка? – с усмешкой поинтересовался Гебер.
Я кисло скривился и отошел к столу у окна. Над столом колыхались тонкие занавески. На нем лежала маленькая черно-белая собачка с отрезанными ногами, вспоротая от горла до промежности; кожа была искусно приколота булавками вокруг тела, чтобы под ней видны были мышцы. Меня заинтересовало то, как эти мышцы сжимались и разжимались, а еще толстые вены бежали по ним, будто реки по холмам.
– Вы распороли эту собаку, чтобы увидеть, что у нее внутри?
– Да, только ничего не трогай, – предупредил Гебер. – Это называется «препарирование». Я начал с того, что вскрыл кожу, а потом буду по очереди изучать фасцию,[57] мышцы и скелет.
Он потянулся за стеклянной склянкой с жидкостью и взглянул на нее, будто бы взвешивая на глаз.
– А зачем вы делаете препарирование собаки?
– У меня осталось еще столько всего неизученного, что даже ста пятидесяти лет на все не хватило, – вздохнул он.
– Неужели вам так много лет? – изумленно спросил я. – Как такое возможно?
– А как возможно, что человек почти в тридцать лет похож на тринадцатилетнего мальчика? – Гебер метнул в меня взгляд, оторвавшись от своего золота. – Думающий человек всегда сначала задумается о себе. А мое время уже на исходе.
– Может, врач сумеет вам помочь, – предложил я, увиливая от темы возраста и времени.
Мне не раз ставили в упрек мою затянувшуюся юность, и я не хотел, чтобы и сейчас меня настигло чувство смущения, стыда и мучительное знание того, что я не такой, как все, – изгой. Я хотел сосредоточиться на Гебере и на том, чему он мог меня научить: как из простого металла сделать золото. С таким умением человек всегда будет надежно обеспечен, потому что, имея достаточно золота, ты всегда как
