есть такой риск? Судя по твоим поступкам, ты не похож на убийцу или вора…
– Я был и тем, и другим, и много кем еще. Я творил такие черные дела, какие тебе и не снились.
– …которому вынесен смертный приговор, и я никогда не слышал ни о каком Луке Бастардо, которого изгнали по политическим причинам. Все знают врагов Медичи, они этого не скрывают, – закончил он, как будто бы я ничего и не произнес.
– Парень, я не учитель! – раздраженно упирался я.
– Ты можешь быть кем пожелаешь! – в ответ ввернул он, уверенно и нисколько не испугавшись.
– Только не сейчас! Когда-нибудь я рискну, может, даже пожертвую жизнью, но только во имя любви, великой любви, моей единственной и великой любви, которая была обещана мне в моем видении, – взволнованно воскликнул я.
Я выхватил из ножен кинжал и метнул так, что он вертикально вонзился в землю прямо у ног Леонардо.
– Тут волки бродят, может, он тебе пригодится. И возьми его с собой в пещеру.
– Любовь бывает самая разная, и всякая по-своему ценная, – спокойно ответил Леонардо и поднял кинжал с земли. – И меня все любят. Ты еще вернешься ко мне, я знаю.
Я мотнул головой, но отсалютовал на прощание, потому что такая уверенность во всеобщей любви заслуживала уважения. У меня такой уверенности не было. Я был рад уже тому, если люди не считали меня уродом и не пытались посадить на кол.
Леонардо зашагал обратно к пещере, задержался у входа и крикнул:
– Волки здесь потому, что так и задумано! Как и ты, Лука Бастардо. Все, что ни есть на свете, имеет под собой осмысленную основу – отдельные нити переплетаются в прочную ткань.
И он исчез в пещере, мрак которой еще не поглотил его, когда один из волков тоскливо завыл. Его поэтические слова и долгий протяжный вой в унисон отозвались эхом среди холмов и смешались, превратившись в одно-единственное слово, которое покатилось по склонам. Оно магически напоминало мне слово, которое Странник шепнул мне на ухо более ста лет назад, в ночь философского камня. Тогда, на следующий день, умер Гебер, произнеся ту же самую фразу, которая только что вылетела из уст Леонардо. Я был потрясен ощущением, что время возвращается вспять, сворачиваясь спиралью, как змея вокруг кадуцея, и обращает ко мне свой призыв. Возможно, юный Леонардо прав и мне суждено быть его учителем. Возможно, это стоит того, чтобы рискнуть жизнью, даже если после того, как меня чуть не казнило братство Красного пера, я поклялся себе вернуться домой, только чтобы найти женщину, которая должна стать моей женой. Прежде чем принять решение, я решил сначала вернуться во Флоренцию и отдать дань уважения постаревшему и хворому Козимо ди Медичи, который вызвал меня сюда.
– Больше никого не осталось, Лука, – дрожащим голосом сказал Козимо.
Он лежал на роскошной постели с дорогими простынями, расшитыми золотом и серебром и окрашенными в самые изумительные цвета: багровый, лазурный, изумрудный, шафрановый, розовый и персиковый. Я нашел его не в пышном дворце Палаццо Медичи на Виа-Ларга во Флоренции, а на изысканной вилле в Кареджи, в холмистой местности к северу от Флоренции. Там нашел пристанище Козимо, скрываясь от вновь разбушевавшейся чумы. Как это уже происходило на протяжении более чем ста лет, вельможи и богатые купцы, владевшие пригородными имениями, вновь покинули многолюдный город, спасаясь на уединенных виллах при первом появлении бубонной чумы. От грозной «черной смерти» по-прежнему не было найдено средства. Козимо, однако, всегда любил здесь бывать, и я много слышал об этой вилле. Раньше это была ферма, затем ее облюбовал местный лазарет. Сорок с лишним лет назад этот дом приобрели Джованни ди Бичи и Козимо, а затем здание было значительно улучшено благодаря Микелоццо ди Бартоломео.[105] У дома до сих пор были старинные зубчатые стены, но талантливый Микелоццо обновил их, придав им элегантную симметрию, разбил пышный сад и ухоженные дорожки. В саду росли миндаль и шелковица, которые Козимо посадил сам, оливковые деревья и виноград, за которым он лично ухаживал. Говорили, что эта мирная вилла – его излюбленное место не только во время чумы.
Люди предпочитали отсиживаться в четырех стенах, когда город посещала чума, но деловая жизнь и политика не давали им покоя даже во время эпидемии. И волей-неволей многие отправлялись в путь, чтобы повидать Козимо. Приехав, я застал у него множество народу, там были частные посланцы, государственные послы, целые депутации и магистраты. Когда объявили о моем приезде, всех их попросили удалиться. Я подошел к постели и взял сухую узловатую руку Козимо.
– Мне жаль, что ты не в добром здравии, Козимо, – произнес я, печально вглядываясь в его лицо.
Он выглядел неважно, хотя славился тем, что мог целыми днями обходиться без сна и без пищи. Цвет лица у него, правда, и раньше был бледный и нездоровый, а теперь добавились подагра и артрит. У него горели щеки, а лоб блестел от испарины. По его виду я понял, что у него плохо отходит урина. Знания, полученные от Моше Сфорно, сразу всплыли в моей памяти, и я начал думать о том, как можно облегчить его страдания.
– Увидев тебя, я сразу почувствовал себя лучше, – сказал он, раздраженный голос повеселел, а на губах заиграла непритворная улыбка. – Я рад, что ты приехал. Мне очень хотелось еще раз увидеть тебя напоследок. Мы, конечно, много раз встречались вдали от Флоренции, но я боялся, что ты не приедешь даже ради меня.
– Ради тебя – обязательно, Козимолетто, – возразил я, и, услышав прозвище, которым его называл отец, Козимо улыбнулся еще шире.
А потом на лице его мелькнула тень скорби.
– Больше никого не осталось, Лука, – повторил он. – Мой сын Джованни умер в прошлом году. Мой внук Козимо – три года назад. Ему еще не исполнилось и шести лет, он был такой славный мальчик, Лука! Я больше не мог оставаться во дворце на Виа-Ларга. Он слишком огромен для семьи, от которой так мало осталось.
– Тяжело терять любимых людей, – тихо ответил я и потрогал лоб Козимо.
У него был жар. Я пощупал пульс на запястье, и он мне тоже не понравился.
– Однажды у меня была встреча с посольством из Лукки, мы обсуждали государственные дела. Ну, ты знаешь, с Луккой всегда дело каверзное.
Он помолчал, ища подтверждения в моем лице, и я кивнул. Тогда он продолжил:
– Вошел Козимо и попросил меня смастерить ему дудку. Дудку!
– Держу пари, ты так и сделал, – улыбнулся я.
– Разумеется, – ответил он, сжав мою руку. – Для милого внука я отложил встречу, и мы с мальчиком вместе смастерили дудку. И только когда его желание было исполнено, я возобновил встречу. Что ж, делегаты стояли с оскорбленными лицами, а глава лукканской делегации вообще пришел в негодование. В конце концов он прокашлялся и сказал: «Должен заметить, синьор, нас более чем удивляет ваш поступок. Мы пришли от имени нашей коммуны, чтобы обсудить серьезное дело, а вы оставляете нас, чтобы посвятить время ребенку!» Знаешь, что я ему ответил, Лука?
– Ну-ка.
– Я обнял его за плечи и сказал: «Ах, боже мой, да разве вы сами не отцы и не деды? Разве вас удивляет, что я сделал дудку? Хорошо еще, что мальчуган не попросил меня сыграть на ней какую-нибудь мелодию, потому что и это я бы тоже сделал!»
Он усмехнулся, и я подхватил его смех. Потом он добавил:
– И я так рад, что я это сделал, Лука, потому что у меня больше никогда не будет возможности поиграть с ним. Он больше никогда не взберется ко мне на колени, не помешает собранию и не сунет лягушку в карман моего плаща, а когда я полезу туда рукой и заору, никогда не засмеется.
– Ты с пользой провел время, отведенное тебе и твоему внуку, ты подарил ему много своей любви, – успокоил я. – Тебя должно это утешить.
– Да! – воскликнул Козимо, и его осунувшееся, морщинистое лицо просияло. – Я любил его, а любовь не кончается! Тела умирают, дома рушатся, государства приходят к расцвету и упадку, картины блекнут, скульптуры крошатся, песни забываются, рукописи сгорают или рвутся на клочки, и даже сушу смывает море. Но любовь никогда не кончается! Любовь – это единственное бессмертие, которое у нас есть, Лука. Надеюсь, ты нашел ее для себя!
– Нет еще, – признался я. – В отличие от тебя. Но у меня есть старые друзья, которыми я очень дорожу,
