С тех пор как Голован оставил родной дом, Булат построил две каменные церкви, звонницу и пышные палаты киевскому сенатору. Живали они на месте и по полугоду и по целому году. Но когда Андрей останавливался мыслью на прошлом, оно представлялось длинной-длинной дорогой с короткими остановками на пути.
Юноша полюбил дорогу. На стройках Булат был занят по горло: горячий и живой нрав заставлял его целые дни проводить на лесах. Зодчий выделял ученику часть работы, по вечерам придирчиво проверял его, строго бранил за ошибки, но на долгие разговоры не хватало времени. Не так повелось в дороге.
Они шагали пустынной тропой. Булат тихонько напевал былину. Утомясь пением, начинал разговаривать: строитель умел и любил говорить. Задушевная поучительная беседа шла часами. Булат много видел, много читал. Он рассказывал Головану, как строились кремлевские стены в Москве, как воздвигались знаменитые монастыри, храмы. Знал он о жизни славных старинных зодчих – Ермолина, фрязина[29] Аристотеля и других…
Верста за верстой проходили незаметно. Леса сменялись полянами, снова дорога шла бором, потом впереди вдруг раскидывались поля, и вдалеке на холме чернел высокий, суживающийся кверху шатер колокольни. Такой вид всегда радовал Булата.
– Смотри, сынок, смотри! – показывал зодчий сухой, но сильной рукой. – Вон звонница виднеется. И как утешительно такое зрелище путнику, утомленному дальней дорогой! Звонница… Сие означает: там деревня, там живут наши, русские люди. Сердечно приютят они усталого скитальца, накормят, напоят, дадут заслуженный отдых… А в зимнюю непогодь? Шумит и бушует вьюга, белый снег слепит глаза, и дорожный человек, сбившись с пути, растеряв последние силы, готов лечь на холодную пуховую постель и заснуть беспробудным сном… И внезапно слышит он колокольный звон. То старик-сторож в ветхом тулупишке трудится, не жалея сил, и равномерно дергает веревку колокола. Скольких спасает сей благотворный звон!.. Счастлива наша доля, Андрюша! Это мы, строители, воздвигаем городские стены с башнями и деревенские колокольни, без коих и представить себе невозможно землю русскую…
Голован восторженно соглашался:
– Твои мысли – мои мысли, учитель! Точно ты у меня в голове побывал!..
Часто Булат говаривал:
– Были мы, Андрюша, во многих краях старорусской земли. Ходили на север – к Студеному морю, были на закате солнца, спускались и на полдень – в Киевщину и даже в дальнюю Галичину. Там и речь людская звучит будто не по-нашему и не сразу ее поймешь, а ведь это все наша русская земля, и собирает ее под свою высокую руку Москва. Прежде велика ли была московская земля? А теперь, погляди, конца-краю ей нету!..
За разговорами незаметно приближался вечер. Летом Булат любил ночевать в лесу, в поле.
Выбирали хорошее место у ручья, останавливались, сбрасывали с усталых плеч сумки, распоясывались, скидывали зипуны. Голован собирал хворост; Никита варил кашу, жарил на углях птицу, убитую стрелой Андрея, либо готовил уху, если юноше удавалось наловить рыбы. Трапезовали долго, чинно…
Костер догорал. Угли рдели угасающим малиновым светом. Скитальцы лежали на траве, смотрели в небо, откуда ласково светили далекие звезды.
Голован до страсти любил эти короткие душистые летние ночи…
Намного труднее приходилось зодчим осенью и зимой.
Хорошо было боярину равнодушно глядеть на покосившиеся избенки мужиков, когда он проезжал в запряженной шестериком[30] колымаге мимо жалких деревушек, спеша к себе в богатую усадьбу. Но Никите с Андреем, отшагавшим за день тридцать-сорок верст, зачастую приходилось проситься на ночлег в одну из бедных мужицких избенок. Никиту и Андрея сразу окружала стихия народного горя.
К какому бы хозяину ни попадали они, у каждого была своя беда. У одного боярский тиун свел за недоимку последнюю лошаденку. Другой выбивался из сил, отрабатывая долг, взятый в неурожайный год у игумена соседнего монастыря; и сколько бы ни надрывался мужик на монастырских полосах, – когда подходило время расчета, оказывалось, что долг не уменьшался, а нарастал.
А в иной избе целая семья лежала вповалку, и сердобольные путники, поборов первое желание убежать сломя голову из зараженного места, сбрасывали зипуны и принимались ухаживать за больными: умывали запекшиеся от жара лица, кормили скудными припасами из своих котомок, поили свежей водой…
Казалось, от долгой привычки наблюдать людскую беду сердце должно бы зачерстветь, но не таков был нрав Никиты Булата. Каждый раз, слушая печальную повесть хозяина о его невзгодах, Булат сызнова загорался соболезнованием к чужому несчастью, вместе с собеседником проклинал боярский гнет и мечтал о лучших временах. А уходя, делился с беднягой скудным содержанием своего кошеля.
Нет, не суждено было разбогатеть старому Никите, вечному страннику в океане народной нищеты!
Теми же чувствами сострадания к людям проникся с юных лет и Андрей.
Тяжело было изо дня в день болеть страданиями других, и зодчим становилось легче на душе, когда они проходили безлюдными местами, хоть и много опасностей приходилось выносить одиноким пешеходам.
Не раз во время буранов отсиживались они в самодельном шалаше по нескольку суток; дикие звери рыскали вокруг, и спасали от них только меткие стрелы Голована да неугасимый костер. Случалось забредать в такие дебри, где, как в сказке, «не было ни езду конного, ни ходу пешего, где не слыхать было духу человечьего». Тогда выкапывали из-под снега мерзлую бруснику, отбирали у белки запас орехов. Потом все-таки выбирались к жилью, к глухой лесной деревушке, отделенной от другой такой же десятками верст.
Их принимали с великим удовольствием: захожие люди приносили вести из далекого мира, о котором лесовики знали только понаслышке.
Путников кормили, оставляли гостить по неделям. Древний дед с пожелтевшей от старости бородой запрягал косматую лошаденку и вез странников в соседнюю деревушку, к приятелю, такому же деду…
Случалось Никите и Андрею встречаться на дорогах и с лихими людьми. Но что взять с убогих странников! Разбойники, узнав, что перед ними кочующие строители, отпускали их невредимыми.
Так привык Голован странствовать с учителем по широкой русской земле, и мечталось ему: хорошо бы проходить так всю жизнь и смежить усталые очи на зеленой мураве, под широколиственным кленом… Только хотелось еще разок побывать дома, повидаться со старыми отцом-матерью.
Глава IX
Набег
Васильгород[31] был основан в 1523 году; название он получил в честь великого князя Василия III. Московские воеводы ходили в том году на Казань и поставили крепость на казанской земле, при впадении Суры-реки в Волгу, в двухстах пятидесяти верстах от столицы татарского царства. Постройка Васильгорода урезала владения казанских ханов, и они не могли простить этого Москве.
В 1546 году васильгородский воевода решил укрепить городские стены и возвести несколько крепостных башен: отношения с Казанью за последние годы крайне обострились, и можно было опасаться нападения татар на город.
Работы производились под руководством Никиты Булата.
Закончив работы успешно и быстро, Никита и его ученик направлялись в Муром, где предвиделась работа.
Тропа вилась лесом. В этот день решили остановиться на ночлег пораньше: места были опасные, разбойные шайки казанских татар набегали сюда часто.
Более полутора веков – со времен нашествия Чингисхана и до великого разгрома татарских орд на Куликовом поле – монгольское иго тяготело над Русью, задерживая ее развитие. Но и после Куликовской битвы[32] еще в течение целого столетия великие князья московские принуждены были платить дань татарам, пока Русь не сбросила с себя иго Золотой Орды.[33]
Из обломков когда-то могущественной, наводившей трепет на Европу Золотой Орды образовались татарские ханства Крымское, Казанское, Астраханское и Ногайское.
Эти татарские государства были еще очень сильны, и много бедствий терпела Русь от соседства с
