Чтобы доказать свою преданность Москве, большие отряды чувашей и мордвы переправились на луговую сторону Волги. Завязалась сеча на подгородном Арском поле. Горные люди стояли крепко и отступили только тогда, когда по ним ударили пушки, вывезенные из города.
Точно гром грянул над головой казанцев, когда до них дошла неожиданная весть о новом городе.
Русская партия подняла голову. Камай-мурза неустанно набирал сторонников Москвы.
– Урусы у наших ворот! – говорил он, убеждая людей оставить мысль о сопротивлении царю Ивану. – Москва далеко, Васильгород – поближе, а Ивангород – совсем близко. Хромой старик утром из Ивангорода выйдет – вечером в Казань придет. Просить надо московского царя, чтобы посадил нам своего воеводу. Лучше станем жить! Я сказал, а ты другим передавай…
Москва неотступно теснила Казань. Если от Васильгорода, построенного в 1523 году, до столицы ханства было двести пятьдесят верст, то от Свияжска насчитывалось всего двадцать пять. Русь действительно стояла на расстоянии дневного перехода от ворот Казани.
Возведение Свияжской крепости сделало крайне тяжелым положение партии гиреевцев, еще мечтавших о борьбе с Русью.
Русские казаки захватили переправы на Волге, Каме, Вятке. Они не пропускали ратных людей ни в Казань, ни из Казани. Гиреевцам неоткуда было ждать подкреплений.
Мурза Камай и другие главари московской партии громко кричали, что пора сложить оружие и отдаться под власть русского царя. В стане гиреевцев начался разброд.
Правитель Казани, крымский царевич Кощак, решился на смелое предприятие: он задумал прорваться за помощью в Крым и Стамбул.
– Отпусти меня, царица! – просил он Сумбеку. – Я приведу сотню тысяч закаленных воинов. Турки и крымцы ударят на русских с юга, а мы – с востока. Мы сломим могущество Москвы!
Сумбека дала согласие. Звездочет Кудай-Берды предсказал благополучный исход дела.
С Кощаком отправились три сотни верных сторонников.
Только быстрота передвижения могла открыть гиреевцам дорогу в Крым. Беглецы оставили в Казани жен и детей и тронулись налегке.
Чтобы обмануть русских, Кощак избрал окольную дорогу и повел свой отряд на Каму. Там татары наткнулись на сильные отряды московских стрельцов и боярских детей. Кощак и его воины повернули к Вятке, достали лодки и поплыли вверх по реке. Они уже не думали о Крыме, им только хотелось скрыть след от вездесущих русских. Но и это не удалось.
Вятский воевода и русские казаки зорко оберегали рубежи Московского царства. Они как в невод взяли казанских беглецов. Сеча была жестокая, но непродолжительная. Только сорок шесть человек уцелели от разгрома: их перехватили живьем. В числе пленных оказался и сам царевич Кощак.
Так благодаря бдительности русских был разрушен замысел Кощака, который в случае удачи мог привести к усилению казанской мощи.
Если бы Кощаку удалось прорваться к крымским Гиреям, то они, лютые враги Москвы, без сомнения послали бы свои орды на Русь: ведь могущество Крыма сразу ослабело бы после присоединения Казани к московским владениям.
Турецкий султан Солиман I Великолепный, гордо именовавший себя царем царей, князем князей, раздавателем корон, тенью бога на земле, повелителем Европы и Азии, тоже не преминул бы прийти на помощь угрожаемой Казани.
Но намечавшееся единство действий противника и на этот раз было сорвано русскими.
Уход Кощака и его сторонников настолько ослабил гиреевскую партию, что ахматовцы захватили власть. Кулшерифу приказано было явиться в Свияжскую крепость и принести покорность московским воеводам.
Камай знал, что Музафар ненавидит русских больше, чем отец его Кулшериф; не тайной было для ахматовцев и то, что сын сеида и его клевреты постоянно разжигают в народе вражду к Москве. Камай- мурза принудил Музафара отправиться в Свияжск вместе с отцом. Этот ловкий политический ход ахматовцев связал руки Музафару-мулле: он не мог выступать против отца, так как вместе с ним присягнул Москве.
В Москву отправилось посольство с челобитной грамотой:
«Царю, государю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси земля казанская, муллы и сеиды, шихи и шихзады, имамы, азии, князья и уланы, мирзы, дворные и задворные казаки, и чуваши, и черемисы, и мордва тебе, государю, челом бьют, чтобы ты, государь, пожаловал, гнев свой снял, а дал бы им царя Шиг-Алея на царство, а Утемыш-Гирея-царя с матерью взял бы, государь, к себе; а полону бы русскому волю дать. Так бы их государь пожаловал, и в том челом бьют».[130]
Все это случилось летом 1551 года.
Глава XVII
Адашев в Свияжске
Веселым перезвоном колоколов и пушечными выстрелами встречал новый городок Свияжск царского посланца Алексея Адашева, ближнего советника государя Ивана Васильевича.
Летний день был лучезарен. Солнце рассыпалось золотыми блестками на волнующейся поверхности реки. Чайки-рыболовы с криками носились над Волгой.
Адашев в великолепной шубе и дорогой шапке сошел по сходням с нарядно убранного головного струга. Его встретили воеводы, купцы, толпа простого народа. Адашев быстрым взглядом окинул толпу встречающих:
– А где царь Шиг-Алей Алеярович?
Воевода Булгаков насмешливо улыбнулся:
– Сидит у меня в хоромине. Притворяется, будто ноги болят.
Адашев понял, что новый казанский хан Шиг-Алей не захотел унизить свое достоинство встречей московского посла недостаточно высокого сана. Затаив злобу, он пошел к городским воротам.
– Не прогневайся, господине, – подскочил к нему Юрий Булгаков, – без отписки к великому государю и к тебе сии ворота назвали…
– Как назвали? – нахмурился царский посол.
– Адашевскими, господине!
У Адашева досаду как рукой сняло, и он вошел в город с гордо поднятой головой.
Казанский хан Шиг-Алей ждал Адашева в горнице воеводского дома.
Природа наделила Шиг-Алея на редкость безобразной наружностью. Толстый, с жирным лицом, с редкими трепаными усиками на оттопыренной губе, Шиг-Алей то и дело поворачивал к двери огромное торчащее ухо: не приближается ли московский посол.
Шиг-Алей удобно устроился на мягких подушках и думал, на каких условиях русские посадят его, хана, на дедовский престол. Думал и вспоминал прошлое. А вспомнить ему было что. Побывал он за свою долгую жизнь и на коне и под конем, дважды восходил на казанский престол и дважды бежал из Казани, спасая жизнь.
И вот теперь в третий раз лежит перед ним покорная Казань. Сладко будет мстить недругам!..
Вошел Алексей Адашев. Сопровождающие остались за дверью.
Хан сделал вид, что хочет привстать, и с болезненной гримасой плюхнулся обратно: протянул Адашеву жирную руку с пальцами, украшенными золотыми перстнями:
– Садись, боярин, гостем будешь!
– Еще не боярин! – улыбнулся польщенный Адашев.
Ловкий татарин предвосхитил его мечту. Самому близкому советнику царя Ивана не хватало только боярского сана, чтобы подняться над толпой ненавистных соперников; но этим саном царь упорно не желал наградить Адашева, несмотря на неоднократные намеки последнего.
– Будешь боярин, это я тебе говорю, царь. Садись на подушки.
– Необык я, Шиг-Алей Алеярович, на полу сидеть, – отговорился Адашев. – Я лучше на лавку.
– И я тогда на лавку, – кряхтя, поднялся Шиг-Алей. – Мне ниже тебя сидеть невместно: я Ахматова рода, я природный царь… Рассказывай, боярин, что есть, чего нет.
– Прислал меня великий государь к тебе, царь Шиг-Алей Алеярович, с милостью. Изволь встать:
