Зодчие

Барму провели на площадку Голован и Ефим Бобыль, где упрашивая толпу, а где и расталкивая крепкими локтями. Гурий благословил строителей.

Прислужники надели на архиепископа торжественное облачение, и совершилось третье молебствие, после чего Гурий и сопровождающие его отправились к реке. Там они сели в большие ладьи, на которых предстояло совершить далекий путь до Казани.

Постник попрощался с товарищами и вскочил на отходившее судно.

* * *

Быт нового архиепископа обставили пышно, чтобы создать ему большой авторитет. Гурий имел при себе двор: бояр, детей боярских, архимандритов, архидиаконов, диаконов… Ему положили огромное содержание и постановили выдавать все необходимое для содержания двора, продовольствие.

Перед Гурием были поставлены обширные миссионерские задачи: он должен был как можно больше татар обращать в православие.

Архиепископ Гурий и его помощники выполняли царский наказ ревностно: за первые же несколько лет тысячи татар были крещены в христианскую веру.

От перехода в православие выигрывали только мурзы и беки: за ними закреплялись поместья, и татары-крестьяне становились их крепостными.

* * *

Постник уехал, но налаженная работа шла своим чередом. Первым помощником Бармы сделался Андрей Голован. Вернувшийся из дальней поездки в Киев Никита Щелкун привез оттуда нескольких искусных ремесленников. За это царь наградил Никиту деньгами.

Глава V Из переписки Ганса Фридмана

«Высокородному и достопочтенному господину придворному архитектору и советнику Отто Фогелю.

Любезный друг!

С чувством глубокой радости поздравляю тебя с высоким назначением на пост советника нашего владетельного курфюрста. Ты совершаешь путь по размеренной орбите почестей, придворных званий и связанных с этим доходов. Моя же будущность – увы! – темна и неизвестна…

Скажу по чистой совести: я не думал, что русские так искусны в строительном деле.

Они умеют составлять непревзойденные по качеству „клеевитые растворы“ (я выражаюсь языком московских зодчих), у них высока, как нигде, техника каменной кладки… И это разрушило мои честолюбивые мечты.

Я уже писал, что, нанимаясь на строительство Покровского собора, я рассчитывал сделаться если не главным лицом, то одним из первых. А что вышло? На деле я не выше простого десятника, мне поручают только незначительные дела. И я сам в этом виноват.

Я сразу повел неправильную политику. Я хотел дискредитировать русских архитекторов, пытался толкнуть их на путь неправильных действий. Если бы они последовали моим советам, то основание здания расползлось бы под тяжестью верхних масс. И тогда выступил бы я. Я обвинил бы Барму и Постника в невежестве, в неспособности руководить колоссальной стройкой, я показал бы свои знания и опыт… Результат казался ясным.

Увы, мой дорогой Фогель! Как близкому другу, я пишу тебе со всей откровенностью: я просчитался! Московиты не внимали моим советам и всё делали по-своему, а я заслужил у них репутацию бездарного мастера, которому нельзя поручить серьезную работу.

Я доставил на строительство партию слабо обожженного кирпича. Если бы его заложили в нижнюю часть центрального храма, получилось бы очень хорошо: через несколько месяцев кирпич раскрошился бы и вызвал катастрофу. Барма и Постник попали бы в немилость, а судьба, быть может, вознесла бы меня на высоту… Не вышло и тут! Проклятые русские архитекторы осторожны: выстукивают чуть не каждый кирпич! Мой замысел провалился, да с каким позором! Мне удалось отделаться от сурового наказания, лишь свалив вину на десятника.

Что делать? Если б ты был здесь, ты бы помог мне, мой Отто! Я так верю в твою изворотливость, в твой глубокий ум. Но ответное письмо придет, в лучшем случае, через восемь-девять месяцев…

Я начал исправлять ошибку по собственному разумению и, кажется, опять напутал! Когда я приоткрыл свое истинное лицо умелого архитектора, проклятый Барма чуть ли не догадался о моем прежнем притворстве, о том, что я умышленно подавал неверные советы. Кто мог ждать от старика такой проницательности!

Кстати о Барме. Я считал его помощником Постника, человеком, не стоящим внимания. Постника царь Иоанн отправил на постройку укреплений в завоеванной Казани, и могучая фигура архитектора уже не появляется на постройке. Признаюсь, я почувствовал себя гораздо свободнее. Я думал захватить главную роль, полагая, что Барма растеряется и обратится ко мне за помощью.

Оказывается, я недооценил роль этого скромного с виду старика. Он – главный вдохновитель всего дела. Отсутствие Постника ничего не изменило. Работа продолжается под руководством Бармы, а его главным помощником сделался зодчий Голован, добившийся звания царского розмысла во время осады Казани.

Ха! Во главе стоят мальчишки, неизвестно где и у кого учившиеся, а мне, дипломированному архитектору, чуть ли не приходится подтаскивать кирпичи!

Недавно я дал Барме совет, и довольно дельный. Старик покрутил бороду, смерил меня холодным взглядом и проговорил:

– Пусть переведут немцу, Андрюша: эту работу мы сами совершим. А почему он не наготовил лекального кирпичу для цоколя?[203] Коли будет небрежен в работе, отведает батогов!

Я чуть не разразился гневным ответом, забыв, что я „не знаю“ русского языка! Видали? Мне – батоги! Я, забыв обо всем на свете, бросился на заготовку проклятых лекальных кирпичей. И когда за три недели сумасшедшей работы я доставил на стройку горы кирпича, молокосос Варака снисходительно сказал:

– Наставник тобой доволен.

Я готов землю грызть от злости!

Но… терпение и осторожность! Буду проявлять побольше усердия и подарю московитам кое-какие технические новинки. Надо восстанавливать репутацию, которую я испортил по собственной оплошности.

Жду от тебя, любезный Фогель, письма с благоразумными советами. Только старайся, чтобы твои послания шли через верные руки и доходили до меня в неприкосновенности.

Всегда преданный

Ганс Фридман

4 августа 1555 года».

Глава VI Работный люд

Летом Ордынцев отправил старшину целовальников, угодника и краснобая Бажена Пущина, осматривать обширное хозяйство строительства: кирпичные заводы, каменоломни, лесные рубки, пожоги угля…

На честность Бажена Федор Григорьевич вовсе не надеялся. «Борода длинна, да совесть коротка», – думал окольничий о старшине целовальников. Ордынцев решил послать с ним своего старшего сына, Семена.

Запершись наедине с Сеней, отец внушал ему:

– Слышно, много непорядку там, куда поедете. Расхищают десятники и целовальники государеву казну, неправедные отписки дают. С мужичонков, кои на промыслах, вымогают последнее. Стонет мужичонки, ко мне выборных посылали. Боюсь, до царя с жалобами дойдут… Ты, Сеня, уж не мал…

Мальчик с гордостью выпрямился. Уродился он в отца – высок, силен, но еще по-детски тонок. Большие серые глаза смотрели на мир с радостным любопытством.

– Буду смотреть, тятенька, неотступно!