повздыхав на лестнице, позвонила в дверь на последнем этаже классической пятиэтажки.
Открыла она, моя одноклассница, с которой мы вместе учились в той же средней школе, которую в свое время окончил Владимир Высоцкий: единственное, чем мы могли гордиться. Открыв дверь нараспашку, подруга так же нараспашку возвестила:
– А ты знаешь, что мы можем тебя прямо сегодня окрестить?
– Как это?
– А так, я сейчас звоню своему знакомому батюшке по телефону. Лева его друг.
Лева был последним приятелем моей подруги, имел красивое узкое лицо и носил бороду.
– Нашего батюшку благословили крестить на дому, не беспокойся.
Я и не беспокоилась.
– Но для этого нужно что-то иметь с собой – крест там или что?
– Я же тебе говорю, я ему звоню, и он возьмет все что надо. Главное, вода у нас есть. Вчера в доме воды как раз не было. А сегодня есть. Это хороший знак.
– Давай!
Я почему-то сразу согласилась.
Точно через час раздался звонок в дверь, и в комнату вошел батюшка, тот, кто имел разрешение совершать таинство крещения на дому. Батюшка, отец Владимир, оказался румяным парубком, здоровым, крепким, сразу видно, любящим молоко. У него был даже особый выговор, то есть он был дальше, чем из Подмосковья. Теперь я понимаю, что явление отца Владимира было мне дано именно что во смирение. Потому что, ожидая кого-то в черной сутане со страниц Стендаля, я уже предвкушала, как после обряда заведу с ним разговор о Висконти. Но, взглянув в коридоре на отца Владимира, я сразу поняла, что тему итальянского неореализма нам не поднять. И каюсь, впоследствии еще не раз смущала батюшку своими интеллектуальными требами. Он густо багровел и умилительно-нежно смотрел в угол комнаты.
Отрекшись от того, кого должно, с чувством надев крестик, протерев мокрые волосы полотенцем, я последовала за крестной матерью на кухню, где мы и отметили это событие кагором. Я вышла из квартиры с крестиком на шее. В моей повседневной жизни особенного ничего не происходило. В первые полгода регулярно наезжал батюшка служить у меня дома, читал молитвы, оставлял почитать из отца Иоанна Кронштадтского. Первую икону «Троеручица» мне оставили друзья, которые уезжали навсегда в Америку.
Шло время... Как-то, выйдя из метро на своей станции, бросив взгляд через дорогу, я заметила на территории всегда заколоченного желтенького храма какое-то движение. Разбирали склад. Руководил восстановлением храма поставленный на этот приход отец Марк. Храм – в память митрополита Филиппа, редкого, кто имел смелость спорить с нравным Иоанном, за что и поплатился.
Отец Марк – выше всех на голову, красивый, статный. Ну, просто ангел златые власы. Внешне отец Марк удивительно был похож на одного из ярких представителей Серебряного века, Максимилиана Волошина. Он имел такие же волнистые кудри, которые напоминали историю о филистимлянине и даме с ножницами, такие же веселые глаза, легкую льющуюся речь и готовность выслушивать любой бред, который несли ему прихожане, переступая через доски и кирпичи. Меня и моего мужа, с которым я венчалась преимущественно оттого, что друзья из Парижа бандеролью прислали мне венчальное гипюровое платье и в придачу – гусиный паштет фуа-гра (фуа-гра в девяностые годы – по равнобедренности сторон это могло означать только венчание)... да, и меня, и моего мужа отец Марк величал благочестивыми прихожанами. Из его уст это звучало так мило. Мы отнюдь и конечно же совсем не являлись таковыми.
Мы болтались у него под ногами. Мы отнимали у него время, обсуждая с ним, как организовать какую-нибудь фирму для продажи чего-нибудь, вплоть до гробов. Каталог с гробами – шикарными, полированными, из ценных пород дерева: палисандр, дуб, кипарис, отдельные «ВИП» с пуленепробиваемыми тонированными стеклами – я получила от знакомого итальянца, с идеей продавать их в России. Привечая «благочестивых», отец Марк уводил нас за собой в каптерку, где поил чаем с сухарями и бубликами. Сам рассказывал о своих поездках в Сибирь с целью собирать на восстановление храма. Радовался тому, что сибирские губернаторы понимают, что Россия Сибирью прирастает и что здравая мысль – открыть при нашем храме сибирское подворье. Но при этом внимательно выслушивал нас и даже листал каталог. И, подходя к подъезду, придерживая тяжелую дверь, прокручивая одновременно в голове бизнес-план, я возбужденн вопрошала мужа: «Ну, как ты думаешь, отец Марк проникнулся идеей создания совместной фирмы?»
Он умер так быстро и так внезапно. Еще он только что стоял на амвоне со своим большим крестом, и, когда я жаловалась на то, что венчальный муж – не такой, как обещался быть, заверял меня, что все будет хорошо. Он подводил меня к только что отреставрированному расписному приделу с новым иконостасом и спрашивал: «Правда, красиво?» Он крестил моих детей.
Но нет, нет, я все равно не сумею рассказать вам, как он был важен для меня – веселый, золотой отец Марк, – не потому что он мне говорил что-то очень важное. Я видела, как он любил свой храм, свой приход и как он всему этому служил. Служил людям, как «купленный раб».
«Ах, какая женщина, мне б такую». Как-то, отлучившись покурить, он сказал моему мужу, что ему так нравится эта песня.
ПРИЧАСТИЕ
Сегодня причастилась от чаши. На исповеди отец Димитрий меня спросил, как давно я причащалась. Думая, что совсем недавно, я с легким оттенком гордости отвечаю: «В Чистый четверг...» – «Почему так давно?»
Причастие, причастие. Надо причаститься. Хочется причаститься. Не хочется правило долгое читать. Собиралась же в это воскресенье причаститься. В гостях холодец ела. Вечно так, не одно, так другое. Как-то летом в мужском монастыре при Свято-Тихоновой пустыне, не дочитав до конца, с тяжестью в голове и ногах, раскладываю постель, ох, наконец-то спать.
Соседка напротив:
– Вы что, спать собираетесь?
Я даже вздрогнула:
– А что?
Недоумеваю – что, есть другие варианты?
Она:
– И не боитесь?
И немножко даже радостно это произносит.
– А чего?
– Что черти будут трепать.
– Как это? – Полное изумление. Оглядываю свою кровать и комнатку, в которой узких кроватей – четыре, нас, паломниц – или кто мы такие, заехавшие, – трое.
– А вот одна тут приезжала. На этой же кровати спала. Так утром у нее все ноги в синяках. Черти ее всю ночь тащили.
И главное, смотрит на меня даже как-то выжидательно.
– Ну, не знаю... – единственное, что я сказала. Что я могла еще сказать? Но все равно всю ночь спала хорошо.
«Не в суд и не в осуждение...»
Когда мама болела, уже после инсульта лежала дома, пригласили мы к ней отца Александра из ближнего храма, исповедать и причастить. Вначале комнату решили освятить. Отец Александр молодой, росту маленького, сам громкий. Вошел с кадилом. Мамуля, тогда ей под восемьдесят было, лежит тихонько на кровати, укрытая одеялом, вся такая первоклассница. Отец Александр с порога быстро комнату оглядел и возвестил:
– Не буду кадить! – Мы только рты окрыли. – Не стану кадить, пока он здесь.
Все в один голос:
