Она поняла, что поставлена окончательная ставка, что решается кардинальный вопрос революции: быть или не быть.
Раз так, — надо принимать открытый бой с открытым врагом. И буржуазия выдвинула те силы, что сумела и успела собрать под свое крыло за восемь революционных месяцев.
А сама, разумеется, спряталась в кусты. Она труслива и подла, как всегда. Она вечно прячется за чужой спиной. Оглянитесь, — где буржуазия. Она в паническом страхе рассыпалась по градам и весям, бросив на произвол и семьи, и фабрики, заводы и земли. Она разбежалась.
А приспешники, подкупленные или обманутые, выступили с оружием в руках защищать свою покровительницу — буржуазию.
Кто же был в рядах ее защитников? Да все старые наши знакомые, — друзья и защитники Корнилова, открытые враги трудового народа.
Во-первых, юнкера, это бесформенное тесто, замешанное на фальшивой чести и фальшивом понимании долга.
Во-вторых, «ударные» и «женские батальоны» — чудовищное и нелепое порождение войны, обусловленное, с одной стороны, жандармским патриотизмом, с другой, — несознательностью и неразвитостью вошедших в батальон членов.
Третьей силой были казаки-помещики, казаки — отцы нагайки, но не те, что с первых дней революции слились с народом.
Надо думать, что были гренадеры, была кавалерия, была и дикая дивизия. Во всяком случае, они были наготове. О них молчали и не писали, но это, разумеется, совсем не значит, что после корниловских дней они из ярых врагов трудового народа перекрестились в его пламенных друзей.
Была схватка — жаркая, многодневная, кровопролитная. Народ боролся с вечным, заклятым врагом.
И народ победил.
Было много случайных, невинных жертв; много обманутых стояло в рядах народных врагов, когда им нужно было бы итти вместе с народом; много было напрасной, взаимной жестокости, — все было. Но такие перевороты не могут совершаться мирно. Здесь неизбежны и невинные жертвы и друзья, случайно попавшие в стан врагов и бесславно погибшие на позорном посту. О них можно сожалеть, об этих невинных жертвах, но останавливаться перед ними невозможно. Если бы революция останавливалась перед жертвами, она никогда не была бы победоносной. В такие моменты, помимо личной отваги и самоотвержения, особенно ценной является способность холодного взвешивания фактов; способность открыто и смело ставить вопрос: что перевесит: сумма жертв или грядущее народное благо.
И смешными, поэтому, кажутся проклятья и стоны фельетонистов закрытых газет (кстати сказать, получавших от буржуазии колоссальные деньги), стоны о том, что социалисты нарушают один из основных пунктов собственной программы: свободу печати.
Да разве мыслимо было в этот критический, переходный момент выпустить на волю всю эту массу подлости, хитрости и безоглядочной клеветы на трудовой народ. Холодно взвесив факты, необходимо было потянуть за ту чашку весов, где трудовой народ. Это в его интересах совершены псевдорепрессии, это не личные хотения отдельных личностей или групп. Интересы народа требовали именно этого срочного, решительного- шага.
Когда идет борьба за освобождение всего трудового народа, — не может быть речи о сохранении интересов какой-то ничтожной кучки народных врагов. Они должны быть не только пришиблены, но и раздавлены окончательно, как гнездо трусливых и кровожадных тарантулов.
Логически неизбежен и необходим террор. Народные враги, пораженные в открытом бою, поведут медленную и верную борьбу исподтишка, втихомолку подтачивая народную силу и народное достояние или подымаясь временами открыто против уже достигнутых народных завоеваний.
Чтобы сократить количество народных бедствий, необходим террор для народных врагов. Живое слово убеждения может достигнуть результатов лишь в среде обманутых или запуганных, приставших случайно к полчищам народных врагов. Но сами враги над этим словом убеждения могут в лучшем случае поглумиться, как над смешной и нелепой затеей. Здесь слова не помогут. Нужны действия, короткие и верные действия. Буржуазия подла и труслива. Она боится суровых кар и живо сдаст укрепленные позиции. Она не привыкла кровью, тюрьмой и страданиями отстаивать свое дело. Ей все давалось даром. Поэтому террор, как мера устрашения и принуждения, в этой трусливой среде всегда достигает желанных результатов.
Достаточно было какому-то видному чиновнику посидеть два дня в питерском клоповнике, чтобы на третий он согласился стать на работу и поставить с собою весь департамент.
Наша революция — социальная революция. И, как всякому глубокому перевороту, этой революции присущи все методы и формы достижения ближайших, конкретных целей.
Если мы в такой великий, решающий момент остановимся перед мерами достижения, мы рискуем из-за деревьев не увидеть леса, споткнуться о какой-нибудь проклятый, проржавевший пень и сломать себе здоровые ноги.
13 ноября 1917 г.
Штабу приходится нести на своих плечах неимоверную работу. Я уже не говорю о времени — мы целые дни в Совете, едва только успеваем сбегать отобедать.
Целые дни, а посменно и ночи, ни единой минуты штаб не остается без дежурного.
Количество рабочего времени еще можно было бы принять, если бы только работа соответствовала наличным силам.
Но приходится нести ведь совершенно непомерную тягу. Я не знаю, какой только вопрос не касается теперь штаба. Нам приходится быть универсальными, ибо нет специалистов, по которым можно было бы распределить различные отрасли выполняемой нами работы.
Укрепление наших завоеваний, борьба с темными силами, успокоение рабочих масс, борьба со спекуляцией, продовольственный и мануфактурный вопросы, организация красной гвардии, реорганизация милиции и уголовно-розыскного отделения, борьба с хищнической порубкой леса; всемерная поддержка все еще продолжающейся стачки; поддержание контактной работы общественных организаций; снабжение рабочих оружием; выработка подготовительных мер и плана захвата рабочими фабрик; борьба с саботажем почтово-телеграфных служащих; заботы о пополнении банковских касс; регулирование внутренней жизни в городе…
Да ведь их безмерное количество, — отраслей нашей работы. А вести работу, в сущности, приходится лишь троим-четверым.
Остальные сидят только для виду, ни советом, ни делом работу не облегчают.
Одни добросовестно молчат, потому что решительно ничего не понимают во всей этой сложной и трудной работе; другие трещат без толку и охотно пускаются в росказни о личных впечатлениях и случаях текущего дня.
Трудно. Непосильно трудно. И как же тут не ошибаться, когда вчерашнему молотобойцу или ткачу сегодня приходится быть юристом, судьей, законодателем и всем чем хотите.
Вполне естественно, что порою мы окончательно становимся в тупик, но, став в тупик, никогда беспомощно не опускаем рук. Нет, мы откладываем невозможное на произвол судьбы и беремся за то, что по силам и по уму.
Мы крепко держимся на завоеванных позициях. Мы не сдаем ни пяди, только вот строить новые укрепления не всегда удается, ибо строить совершенно некому.
Один товарищ (Скорошов) чистосердечно признался:
— Если бы, — говорит, — подыскался кто-нибудь сменить меня, я ушел бы с великой радостью.
— Вы совсем хотите устраниться от работы? — спрашиваю его.
— Нет, зачем устраняться. Я только хотел бы встать чином ниже, ибо чувствую, что работа мне не по силам, что не гожусь еще я, не дозрел до такой большой, ответственной работы. Мне бы что-нибудь попроще, где мог бы я проявить свою действительную силу рядового и добросовестного работника..
И это говорил один из самых упорных и добросовестных работников.
Он не любит пустых слов, говорит мало, но сильно. Он много пострадал, много скитался по белому
