кризиса капитализма, причем такой, который качественно изменил мировую ситуацию в целом. Без десяти (1985–1995) советско-русских лет, которые потрясли мир, невозможно понять современный кризис. Это десятилетие обусловлено им в той же степени, в какой и обусловило его.
В ситуациях обострения конкуренции по энтээровским правилам, требующей дополнительных расходов, при постоянно растущем населении и т. д. и т. п. оказалось, что в конце XX в. «Боливару капитализма не нести двоих». Кто-то должен вылететь из седла. Хотя процесс этот идет неравномерно, нелинейно, вкривь и вкось — колесом дорога. К тому же у нас, в России, помимо дорог есть еще одна всегдашняя беда. Как бы то ни было, но и здесь тенденция отсечения от общественного пирога значительной части населения налицо. Смысл этого — в лишении населения тех гарантий и благ, которые оно получило особенно в послевоенный период за счет разрастания негативной социальной функции капитала, именуемой коммунистической властью, и связанного с этим процессом накопления вещественной субстанции. На рубеже 70–80-х годов выяснилось, что «Боливару коммунизма» двух этих субстанций — властной и вещественной — в достигнутом ими объеме не снести.
Если взглянуть на Россию под углом «отсечения от благ», то она развивается в соответствии с социальными тенденциями развития энтээровских форм общества. В этом (но только в этом!) смысле «горбачевизм-ельцинизм» есть приблизительный нишевый аналог тэтчеризма-рейганомики. С тем лишь различием, что Тэтчер и Рейган действовали в большей мере сознательно, а два наших последних лидера скорее как «слепые агенты» Истории. Ну что же, кто не знает куда идет, пойдет дальше всех. «Куда идем мы с Пятачком? Большой-большой секрет». Сходство же и в направленности на создание «нового» — ужатого — среднего класса (у нас — неономенклатура и «новые русские»,[13] и в ухудшении жизни целых слоев населения, и резкий подрыв уровня жизни того слоя, который называют «советской интеллигенцией». В этом (но опять же только в этом) смысле Горбачёв и Ельцин — «верные тэтчеровцы». Разница, повторю, в том, что антиинтеллектуализм Тэтчер был личный и сознательный, а в нашем случае, как и многое в России, он системный и бессознательный. Отечественная интеллигенция, точнее ее советский эквивалент, так же много пьющий чая, так же много говорящий, как и его дореволюционный эквивалент, очередной раз призывая революцию (не буди лиха, пока оно тихо — «нельзя в России никого будить»), еще раз доказала, что принадлежит к клубу социальных самоубийц и мазохистов, а ее второй любимый вид спорта после философии русской истории — харакири или, будем по-интеллигентному изящными, — сэппуку.
Если взглянуть на развитие нашей страны в последние 15–20 лет, то мы увидим многие из перечисленных выше тенденций и пример энтээровской эпохи. Но — в негативе и почти без позитива. О формировании нового «низшего класса» уже сказано. Формирование «новейшего среднего класса» можно наблюдать по строительству особняков. Приватизация насилия и власти произошла, причем раньше приватизации собственности, точнее — имущества. И правильно: власть — здесь главное. Власть — это половые органы любой структуры Русской Системы. А как любил говаривать Колсон, помощник президента Никсона, «если вы взяли их за яйца, остальные части тела придут сами». Вот они и пришли.
Создается впечатление, что насилие, объем насилия — это некая константа в Русской Истории, в истории Русской Системы. Бывают периоды сверхконцентрации и централизации насилия, бывают периоды его распыления и приватизации. Но объем, похоже, остается прежним. Хорошо, когда Центроверх (то, что обычно у нас называют «государством» — самодержавным или коммунистическим) не швыряет пачками население в лагеря. Но нередко оборотная сторона таких периодов, их hidden transcript — это распыление, сегментация насилия, его оповседневнивание. Внешне это может выглядеть криминализацией и даже отчасти быть ею. Но на самом деле это значительно более глубокий и серьезный с социосистемной точки зрения процесс.
Приватизация насилия сопровождается его сегментацией. Раньше был КГБ, теперь же — несколько спецслужб. И стреляют они не только в преступников, но и друг в друга — приватизация. Приватизация насилия, его «разгосударствление», децентрализация происходят в виде формирования личных армий отдельных политиков — с самого верха и вниз; в образовании сети частных («независимых») силовых структур — «легальных» и «криминальных». В «приватизированных» структурах насилия трудятся те, кто раньше работал в централизованной структуре; она исчезла, а число работников и объем насилия сохранился. 50 % руководителей «независимых» служб безопасности составляют бывшие сотрудники КГБ, 25 — МВД, еще 25 % — ГРУ и Вооруженных сил. 100 % — комплект. В частные силовые структуры пришли генералы, заместители министров и начальники управлений силовых ведомств.[14] Солидняк, как говорят теперь.
Грань между легальным и нелегальным насилием становится все более пунктирной. И газеты все чаще пишут о том, что грань между теми, кто должен защищать закон, и теми, кто его игнорирует, становится почти невидимой. Метопы — те же, формы — те же, техническая оснащенность — как минимум та же. Результат — профессионализация того, что называют мафией, т. е. создание мира зеркального, параллельного, симметричного легальному. Создание антимира, который вытесняет мир, поглощает его.
Но какие законные формы и методы защиты общества могут быть у репрессивных органов, если нет законов? Если привычный Центроверх исчез и только пытается возродиться из пепла Русской Системы, кристаллизоваться — и ее кристаллизовать? В такой форме, как «крыша», грань между «законной» и «преступной» сферами, зонами «права» и «неправа» и вовсе стирается. «Крыша» может быть как легальной, так и нелегальной. Да это и неважно. Процесс «крышевания» находится «по ту сторону» легального и нелегального. А если учесть, что в России/СССР право никогда не было ни сильным, ни значимым, ни в чести, то у нас возможности для расширения «зоны неправа», особенно в условиях, когда прежние формы социального контроля сломаны, безбрежны и безграничны.
«Граница» может возникнуть двумя способами. Либо посредством самоорганизации общества, что не представляется уж очень вероятным. Либо путем ренационализации насилия Центроверхом Русской Системы, как это уже бывало. Теоретически лучше всего «золотая середина», равновесие, и такие периоды бывали в Русской Истории — они-то и есть лучшее время в ее истории. Но время это длилось исторически краткий миг, соскальзывая либо в смуту, либо в железный обруч центральной власти. «А в конце дороги той — плаха с топорами». Мораль? Она проста: русские люди, цените эпохи застоя, источник краткого счастья в Русской Системе.
В любом случае, на данный момент нет общепринятого социального критерия для отделения нормы от криминала, общества — от контробщества. Социума — от Асоциума, бизнесмена (в просторечии — «бизмисмена») — от бандита. По данным МВД, криминальные структуры контролируют свыше 50 % всех хозяйственных субъектов; в криминальные отношения вовлечено 40 % предприятий и 66 % коммерческих структур; до 50 % криминального капитала тратится на подкуп чиновников. 50 % — это тот рубеж, когда правила и исключения уравниваются и свободно меняются местами. Где грань? Ее нет.
Повторю: внешне это выглядит как криминализация. В лучшем случае отмечается размах, так сказать, количественный аспект. И здесь я еще раз хочу напомнить мысль А. Мэнка о том, что в России мафия, возможно, превратилась в становой хребет власти, и мнение некоего анонима о том, что в России ныне мафия стремится подменить собой государство. В строгом смысле, термин «мафия» здесь, конечно, неприменим. Скорее следует говорить об оформлении некой группы, которая не обособила легальный и нелегальный аспекты своего функционирования, не дифференцировала легальную и криминальную функции своей деятельности. Кстати, это частый способ возникновения новых социальных групп. Генезис капитализма — один из примеров. Не говоря уже о генезисе коммунизма — с эксами, гражданской войной, «отмыванием» во времена нэпа награбленного ранее, террором 30-х годов.
Если мафия — центр власти, то это уже не мафия, а власть. Или контрвласть, контробщество. Кстати, Ашиш Нанди, известный индийский специалист по политической науке, в свое время предпринял очень интересную попытку рассмотреть сверхкор-румпированное, как он пишет, индийское государство конца 70-х — начала 80-х годов в качестве контробщества, «общества-тени», в котором грань между чиновниками и политиками, с одной стороны, и гангстерами, бандитами, ворами, взяточниками — с другой, практически исчезла. В результате, как замечает Нанди, возникает интереснейшее явление: «государство» становится значительно более жестким и угнетающим, чем те господствующие классы, интересы которых оно представляет и защищает. Аналогичные примеры можно найти и в других странах Азии, Латинской Америки и Африки. «Государство-бандит» — так некоторые исследователи называют мобутовский Заир, и
