разобраться: прогресс ли выступает форме реакции или реакция в форме прогресса. В подобной ситуации то, что для одного общества в один период его развития (например, в его нормальном функционировании) принято считать «путем вверх», конструктивной формой, в другом обществе и в период упадка может стать формой распада, «путем вниз». Или в лучшем случае — средством камуфляжа для приходящих в состояние распада, упадка и гибели социальных групп, стремящихся подать себя в нетрадиционном, непривычном, а потому — обманчивом и обманывающем виде: «рынок», «капитал», «правовое государство». Как там у Чехова? «А заглянешь в душу — крокодил».
«…Раздавить гадину тоталитаризма» во имя правового государства, рынка (капитала) и демократии — трех источников, трех составных частей посткоммунизма — вот лозунги почти недавнего прошлого. Десять лет прошло, и не осталось ничего от лозунгов, не говоря уже о том, что не построено правовое государство, что не создан рынок, что демократия стала бранным словом. Осталась дырка от бублика, почти в буквальном смысле — в том смысле, что значительная часть общества лишилась вещественной субстанции, того, без чего невозможно существование частной собственности, правового государства, демократии, того, что ныне разрушено. Как заметил в своем дневнике И.Дедков, это «разрушение вломилось в каждый по сути дом. Эти дома только-только — усилиями нескольких поколений — стали походить на человеческие жилища. Только-только в этих домах стали возрождаться или складываться свои традиции, преемственность поколений. И хотя эта медленная жизнь, медленно строящиеся дома еще не вобрали в себя многих полубездомных, но она все-таки их вбирала и расширялась».[28]
Здесь необходимо сделать два замечания, которые корректируют мысль И.Дедкова, но от которых тем не менее не легче. Во-первых, «вбирать и расширяться» медленная жизнь перестала на рубеже 70–80-х годов, когда для огромной массы населения она замедлилась совсем. Во-вторых (правда, от этого не легче), все это уже было в Русской Истории — не в первой: много вещественной субстанции было унесено Ветром Русской Истории, Ветром «Северовостока» (М.Волошин).
Опричники, гвардейцы Петра, большевики — все эти хирурги и мастера Чрезвычайки не только давили человеческий фактор, но и сметали, разрушали (перераспределяя остатки) вещественную субстанцию, накопленную «медленной жизнью». Вместе с самой жизнью разрушали то, что было сделано несколькими поколениями до них: четырьмя — до опричников, тремя-четырьмя — до Петра и его команды, семью-восемью — до большевиков. Нынешнее разрушение (слава Богу — без централизованного террора, а, так сказать, экономическими методами, по крайней мере до сих пор, до начала 1996 г., когда пишутся эти строки) пришло через два-три (три — если считать с 1917 г., два — если с 1945 г.) поколения, самый короткий промежуток между вещественной десубстанциализацией. Так ведь было же нам сказано: ускорение — «грядут перемены, и они коснутся каждого» (М.Горбачев). Коснулись и ускорились с очередным северовосточным «ветром перемен» (Т.Кибиров):
Так что менялось? Собачья голова и метла — на щит и меч? Тройка — на трактор? Но этот птица- трактор, как и гоголевская (метафизическая) птица-тройка, — пуст. «Куда подевалась материя, вещественная субстанция?» — вот третий (после «Кто виноват?» и «Что делать?») великий русский вопрос (без ответа; впрочем — вру, Карамзин ответил). Однако это лирико-метафизическое отступление — к слову. Вернемся к системным кризисам.
Системный кризис, эпоха упадка и социальной революции, разрыва времен (хроноклазма) оказывается ситуацией многочисленных возможностей, котлом возможностей, когда связи между причинами и следствиями носят нелинейный, «искривленный» или пунктирный характер. И когда субъектное действие или просто событие может по сути изменить или деформировать историю. В таких условиях, когда необходимость как бы дает свободе воли передышку и время порезвиться (что не отменяет ни социальных циклов, ни логики социального развития), когда быстро меняются ориентации личностей и фракций, быстро возникают и столь быстро распадаются политические группы, оппоненты быстро перехватывают друг у друга аргументацию и программы (как говаривал Ленин, надо уметь и украсть, когда нужно), надевают несвойственные себе идейные наряды. Вот в такой-то кутерьме рождаются новые эпохи, которые приходят (сначала) в виде Истины Слова, открываясь не многим и не сразу и отсекая, подобно социальной бритве Оккама, все исторически лишнее, а затем опять вводят человека в мир более жестких, социально-аскетических причинно-следственных связей.
Нынешнее социальное знание оперирует одним временем и отражает только его. На самом деле
