коммунизме исключается по определению. Нормальное функционирование коммунистической системы есть, помимо прочего, воспроизводство отрицания государственности в качестве принципа организации власти и ценности — как внутри, так и вне этой системы. Антикапитализм, короче, есть не только антиклассовость, но и антигосударственность. Стряхнув «классовые привески» с государства в 1917 г., коммунизм уничтожил и само государство, которое без классов превращается в иную форму властной (присваивающей) организации.
Постоянное давление СССР (коммунизма) на Запад (капитализм) было естественным для СССР способом существования, а не какой-то внешней политикой.
Коммунизм как система, содержательно отрицая государственность, [42] вообще устраняет различие между внутренней и внешней сферами. Внешняя политика СССР, точнее, внешний аспект функционирования коммунистического порядка, — это качественно иное явление, чем внешняя политика буржуазных государств, как по содержанию, так и по целям. Международные отношения для коммунизма, для СССР — не просто внешняя политика. Это — внешний аспект процесса отрицания капитализма. Ведь даже в Конституции СССР 1977 г. говорилось о том, что главная задача советского правительства заключается в укреплении позиций мирового социализма посредством поддержки «борьбы народов за национальное освобождение и социальный прогресс». Короче, в перспективе — за торжество коммунистического строя. Даже последняя по счету Конституция вменяла правительству СССР борьбу за коммунизм во всем мире — так, будто бы советское правительство было мировым, надгосударственным. То, что именуют «коммунистическим экспансионизмом», по своим целям существенно отличается от экспансий и докапиталистических империй (дань, контроль над торговыми путями), и капиталистических стран XIX в. (колонии, вывоз капитала, усиление неравномерности развития), и нацистского рейха XX в. (господство немецкой нации и немецкого капитала над миром). Целью коммунистической экспансии была коммунизация мира, т. е. «выравнивание» мира по линии организации власти и собственности: весь мир должен был стать качественно однородным в социальном отношении. И это — не злой умысел лениных-троцких-сталиных, а логика развития системы, отрицающей капитализм, единственно нормальный для нее способ функционирования.
По сути, поведение СССР на внешнеполитической арене было поведением не столько государства, сколько качественно иного типа властной организации, лихо комбинирующего в своей деятельности как государственные (внешне), так и антигосударственные шаги, проводя антигосударственные меры в государственной форме — и наоборот. Это систематическое нарушение правил часто ставило в тупик западных политиков, привыкших к определенным правилам, ставило в тупик и в мелочах, и в серьезных ситуациях.
Вот как рассказывал о «мелочах» Н.Бухарин: «Сижу я частенько в кабинете Чичерина… Пугнем, говорю, Францию… Пусти-ка по прямому ноту в Варшаву!.. И Чичерин пугает… Мы-то с Чичериным хохочем, а из Варшавы, устами французских империалистов летит к нам по радио встревоженный и серьезный ответ… Мы, значит, в шутку, а они всерьез!.. Мы для забавы, а они за головы хватаются, и пупы у них дрожат!.. А что наш Красин в Лондоне выделывает! — заливался Бухарин, — Чудеса да и только!.. Англичане и во сне видят наши леса, нашу нефть, нашу руду и наш Урал… Международные политики, товарищи, — перешел на серьезный тон Бухарин, — в годы большого исторического сдвига, проделанного Российской Коммунистической Партией, оказались неподготовленными к тем формам дипломатии, которые выдвинул наш Ильич и которые так исчерпывающе полно и тонко схватил и понял наш Чичерин, хотя тоже старый царский дипломат… Вся ошибка и самое страшное для мировых дипломатов это то, что мы говорим определенным языком, и слово «да» на языке нашей коммунистической дипломатии означает исключительно положительную сторону дела, т. е. чистое утверждающее событие «да»; они же, выжившие из ума мировые дипломаты, в нашем открытом «да» ищут каких-то несуществующих в нем оттенков уклончивости, отрицания, и до глупого, до смешного бродят меж трех сосен… Вся, товарищи, суть дипломатии заключается в том, что кто кого околпачит!.. Сейчас, товарищи, мы колпачим!.. Может быть, настанет час, когда и нас будут колпачить, но сейчас, товарищи, повторяю, мы колпачим всю Европу!.. весь мир!., и на седой голове Ллойд Джорджа красуется невидимый для мира, но видимый нам, большой остроконечный колпак, возложенный нашими славными товарищами, Красиным, Литвиновым и Чичериным…».[43]
Бухарин не скрывает, что Советская Россия ведет себя не как государство и не в соответствии с межгосударственным кодексом поведения. Более того, Англия, Франция и т. д. для большевиков — не государства, а другая — наднациональная и внегосударственная — социальная система. Система-враг, которую нужно колпачить всегда. Колпачили и в более серьезных делах, вызывая удивление, например после ялтинской конференции, когда Запад ожидал одно, а получал совсем другое. Аналогичной неожиданностью были действия СССР в Анголе, а затем в Афганистане, подорвавшие детант. Примеры можно множить.
В течение всей истории отношений с СССР Запад постоянно приспосабливался к СССР, к его «правилам» поведения на международной арене. Это приспособление было единственным мирным способом иметь дело с СССР. С этой точки зрения история отношений между Западом и СССР с 20-х до середины 80-х годов может рассматриваться как постоянные уступки, отступление Запада, принятие им советских условий, постоянный проигрыш в Холодной войне. Шаг влево, шаг вправо от Холодной войны — либо к угрозе войны «горячей», либо к миру без Холодной войны — были чреваты для СССР поражением. Карибский кризис, с одной стороны, и последнее десятилетие — с другой, наглядно об этом свидетельствуют. Похоже, многие на Западе так и не поняли, что имели дело не с «плохим государством», а с социальной системой, для которой государственность и связанные с ней нормы и правила суть черты и ограничения, чуждые природе этой системы. Поэтому каждый договор с СССР, соглашение, даже сам факт переговоров того или иного капиталистического государства с ним, направленный на создание более безопасного мира, с одной стороны, объективно вел к усилению коммунистического порядка в мире, а с другой — создавал серьезные политические и идеологические проблемы для буржуазных государств.
Движения на Западе за мир, против ядерного оружия, направленные против собственных правительств, были важным фактором для СССР в Холодной войне. В Советском Союзе во время афганской войны не было антивоенного движения, хотя бы отдаленно напоминавшего движение в США против войны во Вьетнаме. И дело не только в безразличии и апатии населения в одном случае, и его активности — в другом (хотя и в этом тоже). Главное, полагаю, в другом — в том, что внешняя политика традиционно воспринималась в СССР как «противостояние империализму» со всеми вытекающими отсюда последствиями. В коммунистической системе не было никаких иных ценностей, кроме власти, кроме самой системы, ее самовоспроизводства. Любая политика, тем более проводившаяся «во враждебном окружении», направленная на укрепление системы и означавшая ее выигрыш, принималась. Многие вещи поэтому не надо было скрывать, они не вызывали осуждения. Все рассматривалось сквозь классовую призму, и никаких общечеловеческих, абстрактных ценностей, «абстрактного гуманизма».
На Западе же в господствующей либеральной идеологии имелся целый ряд постулатов, принципов и официально провозглашенных ценностей (свобода, права человека, ценность личности и т. д.), которые объявлялись общечеловеческими, универсальными и в соответствии с которыми официально оценивались внутренняя и внешняя деятельность системы. В результате многое приходилось скрывать (но нет ничего тайного, что не стало бы явным), прибегать к общественной лжи (которую можно разоблачить по причине идеалов или из-за денег).
Вот как говорит об этом в одном из своих последних романов «Тайный пилигрим» писатель Джон Ле Карре устами своего героя Смайли: «…самое вульгарное в Холодной войне — это то, как мы научились заглатывать собственную пропаганду… Я не хочу заниматься дидактикой, и конечно же мы делали это (глотали собственную пропаганду. — А.Ф.) в течение всей нашей истории. Но когда в ходе Холодной войны лгали наши враги, они лгали, чтобы скрыть гнусный характер их системы. Тогда как, когда мы лгали, мы лгали, чтобы скрыть наши добродетели. Даже от самих себя. Мы скрывали как раз то, что создавало нашу правоту. Наше уважение к личности, нашу любовь к разнообразию и спорам… В нашей предполагаемой честности наше сострадание мы принесли в жертву великому богу безразличия. Мы защищали сильных против слабых, мы совершенствовали искусство общественной лжи. Мы делали врагов из достойных уважения реформаторов и друзей — из самых отвратительных властителей. И мы едва ли остановились, чтобы спросить себя: сколько еще мы можем защищать наше общество такими средствами, оставаясь таким
