произошла без войны. Более того, она осуществлялась в результате отказа одной из сторон от войны — Холодной — и как «внешнее» продолжение внутренней перестройки этой стороны. При этом нынешняя глобальная перестройка международной системы не ограничивается геополитикой, а имеет к тому же геоэкономический и, как сказал И.Валлерстайн, геокультурный характер, что сближает ее с перестройкой 1917–1918 гг. и делает в чем-то более важной, чем сдвиги 1944–1945 гг. Короче говоря, отказ от Холодной войны по своим последствиям превосходит результаты мировых войн 1939–1945, и, по-видимому, даже 1914–1918 гг. В связи с этим ясно, какое значение для мира в целом и для СССР имела Холодная война.
Сказанное — не ода Холодной войне и даже не ее оценка со знаком «плюс» или «минус». Не дело историка, не дело изучающего социальные системы и их отношения давать оценки такого рода. Может ли система быть злой? На этот вопрос трудно дать как утвердительный, так и отрицательный ответы; по- видимому, вопрос поставлен некорректно[49]). Аналогичным или почти аналогичным образом обстоит дело и с Холодной войной. Она была нормальной и по сути единственно возможной (с точки зрения сохранения капитализма и коммунизма как таковых) формой взаимодействия обеих систем. Если сам коммунизм был, помимо прочего, компромиссом между Русской Системой и Капиталистической Системой, то Холодная война была практическим компромиссом между капитализмом и коммунизмом. Таким компромиссом, в котором коммунизм, конечно же, не мог победить капитализм, но не мог и проиграть, при этом, однако, постоянно набирая очки. Нельзя проиграть игру, которая ведется не только на грани фола, но и за гранью, которая обеспечена комбинацией, всепобеждающим и всеобманывающим взаимопереплетением социосистемности и государственности. Нет, проиграть Холодную войну было невозможно. И СССР ее не проиграл. СССР отказался от Холодной войны, демонтировал ее. И после этого — проиграл, потерпел поражение с переходом от курса Холодной войны к курсу внешней политики.
Провозгласив примат общечеловеческих ценностей над классовыми, СССР «Горбачева и его команды», оставаясь коммунистическим порядком внутри, на международной арене повел себя как государство, повел в соответствии с государственно-геополитической логикой. И вот в этом-то качестве СССР немедленно потерпел поражение на мировой арене. Так, как терпел поражение Запад в 70-е, когда проводил политику детанта, т. е. когда Запад изменил внешнюю политику, а СССР лишь видоизменил холодную войну.
О том, что это было лишь видоизменение, что понимание Советским Союзом детанта принципиально отличалось oт понимания его Западом, свидетельствует тот факт, что даже в самый разгар разрядки никто в СССР не отменял идеологическую войну — эвфемизм, адекватный по сути Холодной войне. Идеологическая война была у нас больше, чем просто идеологическая. Это хорошая русская традиция. У нас почти все явления меньше или больше (а иногда то и другое одновременно), чем означает их название («Поэт в России больше, чем поэт».[50] Понимание детанта как продолжения Холодной войны в новых условиях и иными средствами стало очевидным после Анголы и особенно Афганистана. Эти акции привели Запад к отказу от детанта. В известном смысле победа Запада на рубеже 80–90-х годов стала своеобразным реваншем Запада за поражение в детанте. Но вернемся к Горбачеву.
Он полагал, что можно сохранить коммунизм и позиции СССР как великой державы, отказавшись от Холодной войны и отдав Восточную Европу. Он не понял, что «холодновойновость» есть важнейший интегральный элемент, а может, и условие сохранения статуса СССР как великой мировой (а, например, не региональной) державы. Горбачев, стремясь сохранить коммунизм как систему внутри страны, заставил его функционировать на международной арене только как государство. Двухмоторный самолет, который и выигрывал за счет своей двухмоторности, он заставил летать на одном моторе. Результат всем известен. И нечего здесь ссылаться на то, что Холодную войну следовало прекратить потому, что мы проигрывали гонку вооружений. Хрен с ними, с вооружениями. Холодную войну можно продолжать даже в том случае, если противник может уничтожить тебя 100 раз, а ты его — только один. 99 раз можно подарить противнику по широте душевной — по русской широте. Дело не в гонке вооружений, а в лихорадочных попытках спасти коммунизм внутри страны, жертвуя «окраинами империи» и стремясь заручиться капиталистической помощью.
Можно ли было реформировать коммунизм, сохранив Холодную войну хотя бы в смятенном виде, или, точнее ее элементы — таким образом, чтобы посткоммунистическая Россия смогла воспользоваться хоть чем-то из «внешнего» наследия коммунизма, чтобы у посткоммунистической России оказалось значительно меньше утрат и проколов? Сохранить в «отдельно взятом Зазеркалье» капитализма элементы Холодной войны — без коммунизма — как улыбку Чеширского кота без самого кота? Понятно, что Холодная война неотделима от коммунизма, но нельзя ли было продлить ее уход, растянуть улыбку? «Продлись мгновенье», ты хоть и не прекрасно, но нужно нам.
Во-первых, коммунизм реформировать нельзя — и потому что он не реформируем по природе (его можно только сломать), и потому что система уже умирала. Как проводить реформы в умирающей системе? Это все равно что давать отходящему аспирин и радоваться, что тот потеет. Реформы умирающих систем (и в них) лишь ускоряют конец этих систем вопреки стремлению реформаторов. Горбачев в гибель коммунизма не верил, не хотел верить, боялся этого, а потому готов был демонтировать все, что казалось ему второстепенным и внешним, например внешнюю политику. Это было ошибкой. В коммунизме нет второстепенного и нет внешней политики. Есть единство властно-производственной системы, интегральная внешняя функция этого единства — Холодная война. Можно сказать, что Холодная война в коммунистической системе занимает ту нишу, которую в иных системах занимает внешняя политика, и война эта как средство всегда сильнее такого средства, как внешняя политика.
Для того чтобы попытаться использовать наследие Холодной войны, для того чтобы не утратить международные позиции в период общественной трансформации, задача должна была ставиться иначе, чем она была поставлена: не улучшать отношения с Западом для спасения коммунизма, не утеплять их сразу, а медленно, очень медленно повышать температуру, перестраивая коммунизм в новую структуру Русской Власти и Русской Системы. Но для такой постановки как даже задачи теоретической необходимы понимание ситуации, социальный ум и политическая воля. В СССР персонификаторов этих качеств не нашлось.
В посткоммунистической России могла быть поставлена практическая задача медленного, отвечающего интересам России демонтажа Холодной войны — так, чтобы получить за этот процесс дороже, не уронить престиж и хотя бы частично компенсировать негативные эффекты ее прекращения. Иными словами, плавно и неспешно, с достоинством перевести Холодную войну если не в Холодный, то в Прохладный мир, сохраняющий дистанцию между нами и Западом и не позволяющий Западу, у которого пропал страх, уж слишком откровенно расслабляться и демонстрировать снисходительно-неуважительное отношение к России. Разумеется, такой курс требовал виртуозно тонкой и одновременно жесткой политики, проводников которой, как и мастеров геополитического дирижирования, не нашлось. К тому же в постперестроечной России, как и в перестроечном СССР, главные протагонисты властной драмы слишком спешили заручиться поддержкой Запада и, похоже, не успели подумать о возможности плавного перевода войны в мир, не покидая «умеренных широт» мировой политики. В любом случае, Холодный мир, особенно учитывая нынешнюю позицию Запада по ряду важнейших вопросов, может оказаться оптимальным вариантом внешней политики России. Впрочем, так часто бывало в периоды Русских Смут. Однако в ходе нынешней Смуты следует особо учитывать и еще один момент. Коммунизм был компромиссом между Русской и Капиталистической Системами. До него таких — системных — компромиссов и таких — «холодновойновых» — форм не было. Была внешнеполитическая борьба. Но с исчезновением и самого 74- летнего компромисса (коммунизм скончался в том же возрасте, что и К.У.Черненко; лучшего символа для позднего коммунизма не найти) и его формы, логично предположить, что отношения между Россией и Западом должны стать менее компромиссными, особенно со стороны Запада, тем более что Запад, избавившись от страха, уже широко шагает. Как это там А.В.Суворов говорил о широко шагающих молодцах? Россия вступает в новый период противостояния Западу, противостояния в чем-то намного более сложного, тонкого и психологически изнурительного, чем предшествующее. Оно и людей потребует сложных и тонких, которые должны будут сочетать в себе актера, иллюзиониста и борца-бойца мировой политики, способных с улыбкой действовать по принципу каратэ.
