Волков А А Основы риторики

прекрасно знаешь, что великий Лодж, председательствуя в 1914 году на международном съезде естествоиспытателей, заявил в публичной речи о своей вере в Бога. Ты знаешь, что наш Пирогов в изданном после его смерти «Дневнике», подводя итог своей жизни, говорит: «Жизнь-матушка привела, наконец, к тихому пристанищу. Я сделался, но не вдруг, как многие, и не без борьбы, верующим... Мой ум может уживаться с искреннею верою, и я, исповедуя себя очень часто, не могу не верить себе, что искренне верую в учение Христа Спасителя... Если я спрошу себя теперь, какого я исповедания, — отвечу на это положительно — православного, того, в котором я родился и которое исповедовала моя семья... Веру я считаю такой психологической способностью человека, которая более всех отличает его от животного...»

А Фламмарион, Томсон, Вирхов, Лайель? (...) Неужели все эти великие ученые чего-то не знали, что знаешь ты, и неужели они знали меньше, чем рядовой современный человек (неверующий)? Почему эти имена не заставляют тебя сказать о неверии хотя бы то же, что говоришь о вере: «Эти соображения превращают для меня неверие в простую возможность»? (...)

Вернемся теперь к вопросу о значении рассуждений в деле веры. Да, ты прав, когда говоришь, что безусловную веру может дать только опыт. Не факты, а именно опыт. Каждый факт можно взять под сомнение. Опыт — дело другое. Опыт и есть самое твердое основание веры. Таким образом, из твоей верной оценки относительно значения отвлеченных рассуждений, вывод должен быть таким: пока у человека не будет религиозного опыта, ни факты, ни рассуждения не дадут ему настоящей веры. Без этого опыта он может лишь «допускать» истинность того, чему учит вера, но всегда с оговоркой: «а может быть, и не так». Если ты видишь солнце своими собственными глазами, неужели твоя уверенность, что оно существует, хотя сколько-нибудь зависит от того, что его видят и другие? И неужели, если бы большинство потеряло способность

видеть солнце и стало утверждать, что его нет, ты поколебался бы в том, что видел собственными глазами, и стал бы говорить о солнце, что, может быть, оно существует?

Неизвестный. Но я не понимаю, какой опыт может дать уверенность в бессмертии.

Духовник, Тот внутренний опыт, который у религиозных людей столь же несомненен и так же утверждает для них реальность невидимого, как утверждает для тебя реальность видимого опыт твоих внешних чувств»⁴⁸.

В аргументации Духовника авторитетные инстанции, суждения которых образуют посылки аргументов, составляют иерархический ряд: внутренний опыт, внешний опыт, рациональная интуиция, нравственная интуиция, общее мнение, суждения ученых. Все эти инстанции, кроме внутреннего опыта, рассматриваются как недостаточные и сомнительные: «Ну, конечно, самое убедительное, что могло бы быть, — это не философские рассуждения о свободе, о добре и зле, о смысле жизни, а собственный опыт, т. е. если бы человек мог заглянуть в свою душу и там ощутить свое бессмертие»⁴⁹.

Такое построение не случайно: убедительность аргументации к авторитету зависит от степени согласия авторитетного суждения со свидетельством внутреннего опыта, поэтому Духовник последовательно отрицает каждое из таких суждений и завершает ход аргументации утверждением о первостепенном значении внутреннего свидетельства, как эмпирической очевидности.

Модель и антимодель

Аргумент к модели состоит в представлении идеальной личности, образ действия которой служит предметом подражания или побуждает к определенной

____________

⁴⁸ Протоиерей Валентин Свенцицкий. Диалоги. Саратов: Изд-во Московского подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1999. С. 27-30.

⁴⁹ Там же. С. 33.

оценке поступка, идеи, человека. Антимодель противоположна модели как образец отрицательных ценностей. Построение модели основано на конкретном образе, который доступен и авторитетен, и в утверждении значимости этого образа через авторитет.

Не всякая модель может быть воспроизведена, поэтому можно различить два типа моделей — воспроизводимые и невоспроизводимые. Воспроизводимые модели обычно указывают прецедент, а невоспроизводимые — принципы и метод мышления или деятельности.

Модели обычно строятся в виде описания нравов или деяний с обоснованием их значения, а топы, которые включаются в модель, предстают как характеристики конкретной или обобщенной личности.

«Должно быть, каждому народу от природы положено воспринимать из окружающего мира, как и из переживаемых судеб, и претворять в свой характер не всякие, а только известные впечатления, и отсюда происходит разнообразие национальных складов или типов, подобно тому как неодинаковая цветовая восприимчивость производит разнообразие цветов. Сообразно с этим и народ смотрит на окружающее и переживаемое под известным углом и отражает то и другое в своем сознании с известным преломлением. Природа страны, наверное, не без участия в степени и направлении этого преломления. Невозможность рассчитать наперед, заранее отобразить план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления. Житейские неровности и случайности приучили его больше обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший, больше оглядываться назад, чем заглядывать вперед. В борьбе с нежданными метелями и оттепелями, с непредвидимыми августовскими морозами и январской слякотью он стал больше осмотрителен, чем предусмотрителен, выучился больше замечать следствия, чем ставить цели, воспитал в себе уменье подводить итоги насчет искусства составлять сметы. Это уменье и есть то, что мы называем задним умом. Поговорка «Русский человек задним умом крепок» вполне принадлежит великороссу.

Но задний ум не то же, что задняя мысль. Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет, оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Ведь «лбом стены не прошибешь» и «только вороны прямо летают», — говорят великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу.

Так сказалось действие природы Великороссии на хозяйстве и племенном характере великоросса»⁵⁰.

Историки XIX века вывели на историческую сцену народ, который вскоре превратился в главное действующее лицо истории. Но неопределенное понятие «народ» с трудом согласуется с логикой исторического повествования и задачами истории: деятель должен обладать разумом, волей и этосом, т. е. быть личностью с определенными чертами, идеалами и задачами. В результате по аналогии с личностью складывается некое представление о «духе народа» или «народной психологии», которое, как бы отражая основные черты, свойственные тому или иному национальному образованию, на самом деле выступает как его нормативная характеристика — модель или антимодель в зависимости от того, с какой целью такая коллективная личность представляется историком.

Этот прием оказался особенно успешным в связи с тягой общества к позитивному знанию и объективизму — норма представляется в виде обобщенного портрета великоросса.

____________

⁵⁰ Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч.1. М., 1904. С. 386- 387.