демократически оформленной власти бывшего лидера военного переворота, в виде
реально монопольной власти одной партии при многопартийной системе и всех
атрибутах демократии и т.д. Независимо от того, носит ли данная власть личный
или коллективный характер (хунта, партия, олигархическая группа) существенным
является то, что политическая власть надежно ограждена от посягательств на неё
со стороны других политических групп и лиц. При этом вовсе не обязательно
существует запрет на политическую деятельность (не говоря уже о свободе
поведения в экономической, идеологической и тем более частной жизни) — важно
лишь, что все устроено различными способами таким образом, что эта деятельность
не может привести к смене власти. Например, власть, располагающая надежной
военной силой, или твердо опирающаяся на пусть не самые многочисленные, но
наиболее дееспособные социальные, конфессиональные или национальные группы
населения, вполне гарантирована от падения, хотя бы большинство населения и не
одобряло её, и поэтому вполне может позволить себе допустить многопартийную
систему, свободную прессу и сопряженную с этим критику в свой адрес. Современный
авторитаризм по своим формам, разумеется, далеко ушел в большинстве случаев от
классической империи, но в той же мере, что и она, отличается от тоталитаризма
именно тем, что не нуждается для своего существования во вмешательстве во все
стороны человеческой жизни и деятельности.
Современный авторитаризм, таким образом, имеет традиционное и в большинстве
случаев ненасильственное происхождение. Отождествление его с тоталитаризмом
происходит, как уже говорилось, потому, что и то, и другое противопоставляется
демократии. Что, однако, при этом имеется в виду под «демократией»? Если наличие
конституционных учреждений, парламента и т.д., то можно вспомнить, что
сталинская конституция была одной из самых демократичных. Кроме того, почти все
европейские авторитарные режимы последних двух столетий (а афро-азиатские и
сейчас) существуют при всех атрибутах демократии (а современные демократии, в
т.ч. классические — при монархических). Есть мнение, что Франция, скажем, лишь
немногим более десятилетия назад достигла «настоящей» демократии, и с какой-то
стороны это вполне правомерно (уж во всяком случае до последней четверти XIX в.
она жила при авторитарных режимах).
Но что такое тогда «настоящая» демократия? Судя по тому, что о ней пишут сами
демократы, это такая конечная и идеальная форма демократии, которая, наконец-то,
несовместима с «империей» и «империализмом». Но каково её реальное место в
истории? Ведущие европейские страны перестали быть центрами империй всего
три-четыре десятилетия назад. Абсолютное большинство стран Азии, Африки и
Латинской Америки имеют авторитарное правление, демократическое оформление
которого значит не больше, чем европейские пиджаки современных африканских
племенных вождей.
Приходится констатировать, что «настоящая» демократия весьма ограничена во
времени (несколько десятков лет из нескольких тысячелетий мировой истории) и
пространстве (помимо нескольких западных великих держав этот режим существует
только в мелких европейских странах, фактически не являющихся самостоятельными
политическими величинами). Даже в половине европейских стран она держится за
счет их военно-политической зависимости от США. В остальном мире она скопирована
лишь формально, то есть так же, как и в нынешней России (и едва ли с ней или,
скажем, с Китаем можно будет что-нибудь в этом смысле поделать). Да и Япония с
Германией до сих пор (во всяком случае — духовно) оккупированные и политически
неполноправные страны, причем сама необходимость сохранения такого статуса этих
экономических гигантов наилучшим образом свидетельствует о непредсказуемости их
поведения без этого фактора.
В рамках общечеловеческой истории и демократия, и тоталитаризм выглядят, скорее,
отклонениями от нормы (каковой является авторитаризм во всех своих проявлениях),
появившимися под влиянием идейных течений двухсотлетней давности и вполне
развившимися и выразившимися в государственной форме только в наше время.
(Отдельные элементы того и другого можно, конечно, обнаружить в прошлом, начиная
с древности, но понятие, допустим «рабовладельческой» или «имперской» демократии
с точки зрения «настоящей» есть полная бессмыслица.) Они есть в равной мере
явления «Нового Порядка», возникшие как антиподы «Старого Режима» (исторически
сложившихся автократий). Тоталитаризм и демократия — близнецы-братья, и оба
обязаны своим происхождением не Востоку, а Западу. Непричастность к
тоталитаризму восточных деспотий лишний раз подтверждается тем фактом, что все
азиатские тоталитарные режимы имели вторичное происхождение и были установлены
военным путем под влиянием (или даже прямым образом) извне, со стороны уже
существовавших тоталитарных режимов, а не выросли непосредственно из
традиционных авторитарных деспотий. Напротив, те режимы, которые непосредственно
выросли из таких деспотий — авторитарные режимы современного типа (вроде
гоминьдановского) были сметены тоталитарными режимами. Сами тоталитарные режимы
стали возможны лишь благодаря демократической идеологии (в широком смысле
слова), разъевшей устои традиционного авторитаризма апелляцией к массе.
Традиционный авторитарный режим, не имеющий нужды соблазнять массы и заискивать
перед ними, не имел потребности в демократии, но не имел и в тоталитаризме.
* * *
Политический строй исторической России и был одной из разновидностей
традиционного авторитаризма, в каких-то аспектах более жесткого, в каких-то —
более мягкого, чем в других странах, и в плане способности страны к выживанию в
решающие для неё периоды выгодно отличал её от европейских держав, с которыми ей
приходилось иметь дело. Великие вопросы времени, когда решается, чем будет
данное государство в мире и будет ли оно вообще, неизбежно требуют исходить из
соображений высших, чем сиюминутная экономическая выгода, благосостояние
отдельных слоев населения или даже всего его вместе взятого. Но такое
обеспечение требует от населения жертв, иногда весьма продолжительных по
времени. Поэтому решения, принимаемые во имя высших целей — существования
государства в веках и обеспечение безопасности потомков, неизбежно непопулярны в
населении. Такие решения может принимать и проводить в жизнь только сильная,
неделимая и независимая власть, власть, пребывание которой во главе страны носит
не временный характер, а устремлено теоретически в бесконечность (и власть
монархическая, естественно, в наибольшей степени отвечала этому образу).
В том случае, когда верховная власть при принятии решений вынуждена оглядываться
на оппозицию, или даже постоянно находится под угрозой смещения последней, тем
более если носит принципиально временный характер, ограниченная сроком в 4–5
лет, она, как правило, не в состоянии действовать решительно, а обычно и не
ставит далеко идущих целей. (Поэтому, кстати, всякая система стремиться
максимально «демократизировать» соперничающую, обеспечив себе самой максимальную
централизацию и жесткость принятия решений независимо от того, под какой
оболочкой это происходит.) Подчиненность единой воле и отсутствие необходимости
принимать во внимание при принятии политических решений борьбу партий и какие бы
то ни было политические влияния и обеспечили России возможность занять на
мировой арене то место, которое она занимала в XVIII — начале XX вв. Именно
