той же территории предшественником следует признать столь же уникальным, что
представляется вполне закономерным, ибо столь уникальными были устремления
творцов этого образования. История знает случаи, когда в результате завоевания
одна империя сменяет другую на той же самой территории и владеет тем же
населением. Например, Османская империя, располагалась на той же территории, что
уничтоженная ею Византийская и имела в основном то же самое население,
продолжавшее жить на захваченных турками-османами землях. Никому бы, однако, не
пришло в голову даже ставить вопрос о какой-то преемственности этих государств,
ибо понятно, что между православной и исламской государственностью таковой быть
не может. Но между Византийской и Османской империями что-то общее все-таки
было: обе они были традиционными монархиями, основанными на религиозной вере
(хотя и разной). Между Российской империей и Советским государством общего не
было ничего. Потому и практическая реализация разрыва происходила во всех
областях столь радикальным образом.
«Земшарная республика» вместо «Единой и Неделимой».
Мировая революция, как известно, была главной идеей того времени. Большевистская
революция рассматривалась её творцами лишь как пролог к революции мировой, прямо
вытекавшей из сущности коммунистической доктрины. Причем, по представлениям
захвативших власть в России большевистских вождей, таковая должна была начаться
непосредственно вслед за российской. Поэтому с самого начала никаких
национально-государственных целей они не преследовали и вопросы государственных
интересов их волновали лишь постольку, поскольку были связаны с удержанием ими
власти над определенной территорией — и только до тех пор, пока не разгорится
«мировой пожар» и государственные границы вообще утратят какое бы то ни было
значение. Поэтому их позиция, которая наивным и не знакомым с большевистским
учением людям тогда казалась самоубийственной, была единственно возможной и,
исходя из смысла их учения абсолютно оправданной.
Ленин призывал не только к поражению России в войне с внешним врагом, но и к
началу во время этой войны войны внутренней — гражданской. Более полного
воплощения государственной измены трудно себе представить, даже если бы Ленин
никогда не получал немецких денег (теперь, впрочем, уже достаточно широко
известно, что получал — как именно и сколько). При этом призывы Ленина к
поражению России не оставались только призывами. Большевики вели и практическую
работу по разложению русской армии, а как только представилась первая
возможность (после февраля), их агентура в стране приступила и к практической
реализации «войны гражданской» — натравливанию солдат на офицеров и убийствам
последних. Уже к середине марта только в Гельсингфорсе, Кронштадте, Ревеле и
Петрограде было убито более 100 офицеров. В соответствии с ленинскими указаниями
первостепенное внимание закономерно уделялось физическому и моральному
уничтожению офицерства: «Не пассивность должны проповедовать мы — нет, мы должны
звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с
оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц».
Поскольку душой всякой армии является её офицерский корпус, а основой её
существования — воинская дисциплина, лучшего средства обеспечить поражения
России, естественно, и не было.
Пользуясь нерешительностью и непоследовательностью Временного правительства,
ленинцы весной, летом и осенью 1917 года вели работу по разложению армии
совершенно открыто, вследствие чего на фронте не прекращались аресты, избиения и
убийства офицеров. Атмосферу в частях хорошо характеризует такая, например,
телеграмма, полученная 11 июня в штабе дивизии из 61-го Сибирского стрелкового
полка: «Мне и офицерам остается только спасаться, так как приехал из Петрограда
солдат 5-й роты, ленинец. В 16 часов будет митинг. Уже решено меня, Морозко и
Егорова повесить. Офицеров разделить и разделаться. Много лучших солдат и
офицеров уже бежало. Полковник Травников.» В результате деятельности большевиков
на фронте к ноябрю несколько сот офицеров было убито, не меньше покончило жизнь
самоубийством (только зарегистрированных случаев более 800), многие тысячи
лучших офицеров смещены и изгнаны из частей.
Даже после переворота, полностью овладев армией, Ленин продолжал политику её
развала, поскольку там сохранялись ещё отдельные боеспособные части и
соединения. Как отмечал В. Шкловский (известный впоследствии литкритик): «У нас
были целые здоровые пехотные дивизии. Поэтому большевикам пришлось резать и
крошить армию, что и удалось сделать Крыленко, уничтожившему аппарат
командования». Пошедшие на сотрудничество с большевиками бывшие генералы
искренне не понимали, почему, уже захватив власть, они продолжают разрушать
армию. Человек, воспитанный в государственно-патриотических принципах знал,
конечно, что существуют революционеры, которые хотят свергнуть власть и
переделать страну на свой лад. Но представить себе, что есть люди, которым
Россия как таковая может быть вообще не нужна им было невозможно. Один из таких
потом вспоминал: «Хорошо, — по детски рассуждал я, — пока большевистская партия
не была у власти, ей был прямой смысл всячески ослаблять значение враждебного
большевизму командования и высвобождать из-под его влияния солдатские массы. Но
положение изменилось, большевики уже не в оппозиции, а в правительстве.
Следовательно, заключал я, — они не меньше меня заинтересованы в сохранении
армии, в том, наконец, чтобы сдержать германские полчища и сохранить территории
страны. Партия и Ленин, однако, действовали совсем не так, как мне этого
хотелось». Естественно: русская армия в любом случае представляла бы для них
опасность и была помехой на пути мировой революции. Для последней же требовалась
совершенно новая армия — армия Третьего Интернационала (каковая и была затем
создана).
К середине декабря фронта как такового уже не существовало, по донесению
начальника штаба Ставки: «При таких условиях фронт следует считать только
обозначенным. Укрепленные позиции разрушаются, занесены снегом. Оперативная
способность армии сведена к нулю... Позиция потеряла всякое боевое значение, её
не существует. Оставшиеся части пришли в такое состояние, что боевого значения
уже иметь не могут и постепенно расползаются в тыл в разных направлениях». Между
тем большевики (в ещё воюющей стране!) в декабре 1918 — феврале 1918 перешли к
массовому истреблению офицеров, которых погибло тогда несколько тысяч.
Учитывая эти обстоятельства, говорить о «вынужденности» унизительного Брестского
мира не вполне уместно, коль скоро заключавшие его сознательно довели армию до
такого состояния, при котором других договоров и не заключают. Заключение его
выглядит, скорее, закономерной платой германскому руководству за помощь,
оказанную большевикам во взятии власти. Другое дело, что когда «мавр сделал свое
дело» и российской армии больше не было, немцы не склонны были дорожить Лениным,
и он был готов на все ради сохранения власти.
