с кровати, подошла к Каре вплотную и прошептала ей в ухо: – За связь с иностранцем что бывает, а? А за измену родине?
Кара низко опустила голову.
– Молчишь. А как же театр? Как же Базиль? У вас же свадьба на носу…
– Вера, прошу тебя… – Кара передернула плечами. – Мне и так несладко. Я запуталась…
– Дурочка ты моя. – Вера погладила Кару по влажным от дождя волосам.
– Мне кажется, я влюбилась…
Глава 4
Вторник
Проснулась я в отличном настроении.
Мне почему-то снился Рим. Ощущение от сна было таким реальным, словно я действительно всю ночь бродила по Вечному городу.
Я вскочила и распахнула окно.
Снаружи разгорался солнечный безветренный день. Туманная дымка еще не успела развеяться, и воздух дышал прохладой. Трава под яблонями была усыпана белоснежными лепестками и блестела от влаги, в кронах деревьев громко заливались птицы.
Я вдруг вспомнила, как среди ночи проснулась от тишины. В городе такой звенящей тишины не бывает. По комнате плавали длинные зловещие тени, сплетались в мысли о призраках, привидениях…
Теперь, в ярком свете дня эти мысли показались мне глупыми и беспочвенными.
Я быстро натянула шорты и майку и направилась к туалетному столику. В потускневшем и покрытом пятнами от времени зеркале я не сразу узнала собственное отражение. На миг мне показалось, что на меня смотрит совершенно незнакомая женщина, с гладкой прической, в длинном белом хитоне. Я тряхнула головой, наваждение исчезло.
Кофе я решила выпить на веранде. Пока на плите закипал пузатый медный чайник, я вышла на улицу, скинула шлепанцы и ступила босыми ногами на мокрую от росы траву. Невероятное ощущение от соприкосновения с бархатистой поверхностью породило в моей душе неожиданные ассоциации и заставило тело двигаться само по себе, вопреки логике. Я вдруг осознала, как мои ноги приняли третью позицию, руки взметнулись вверх, спина выпрямилась и напряглась. И – и раз, и – и два… Пируэт, арабеск, па-де-буррэ…
Балетные па посыпались из моего подсознания, как новогодние подарки из мешка Санта-Клауса. Я-то думала, я была уверена, что давно все забыла, что мышцы заросли и закостенели. Тогда откуда эта легкость, это чувство полета, этот восторг?
– Браво! – вдруг услышала я и остолбенела от неожиданности. Я залилась краской и медленно повернулась. Передо мной стояла молодая миниатюрная блондинка в модных солнечных очках и обтягивающем коротком сарафане. В руках она держала блюдо, накрытое бумажной салфеткой. – Потрясающе! Вы танцовщица, да?
– Бывшая… – сглотнув, ответила я.
– Тогда вы в прекрасной форме. Вот, – она протянула мне блюдо, я послушно его приняла, – это вам, по-соседски. Я вон там живу.
Она махнула рукой в сторону сказочного замка, который накануне вечером поразил мое воображение.
– У вас очень красивый дом, – улыбнулась я, справившись с минутным смятением, и пригласила незваную гостью выпить кофе.
Пропустила ее вперед, а сама пошла следом. В какой-то момент я вдруг остро ощутила чей-то пристальный взгляд. Я резко обернулась. Померещилось, или действительно чья-то тень метнулась в кусты?
Мы расположились на веранде.
Пока я разливала по чашкам кофе, раскладывала принесенное соседкой домашнее печенье, моя новая знакомая рассказала о себе. Гала – с ударением на последнем слоге! – оказалась то ли дочкой, то ли внучкой знаменитого советского художника, классика портретного жанра Василия Горелова.
Гала тоже была художницей, не такой известной, как ее великий родственник. Но видимо, достаточно талантливой и востребованной для того, чтобы содержать такой роскошный «шато».
При ближайшем рассмотрении она показалась мне гораздо старше, хотя выглядела безупречно. Эдакая престарелая Барби. Очевидно, в юности она была чудо как хороша. Огромные голубые глаза, крохотный носик, пухлые губки, нежная кожа. Теперь все это уже слегка поувяло, но старательно поддерживалось с помощью «золотых нитей», «ботокса» и силиконовых имплантаций.
Гала немного шепелявила, всего чуть-чуть, и ей, как ни странно, это очень шло.
Она широко улыбнулась, продемонстрировав великолепную работу дантиста. Оттопырив мизинчик, отхлебнула кофе из старинной фарфоровой чашки.
– Ну, так вы придете? – спросила она, вырвав меня из раздумий.
– Простите?
– Я говорю, что в субботу у меня открытие летнего сезона. Вся московская тусовка слетится. Приходите, Сашенька, будет весело.
– Спасибо, но как-то неудобно. Я никого не знаю.
– Ерунда! Все удобно! Я приглашаю. Кстати, приходите сегодня на ужин. Я познакомлю вас с местными аборигенами.
– Хорошо, с удовольствием, – легко согласилась я и посмотрела в окно. За сиреневым кустом мелькнул каштановый хвостик, перехваченный оранжевой резинкой.
– Я вчера бродила по берегу реки и видела странную девочку, – сказала я.
– Какую девочку? – спросила Гала. Фарфоровая чашка в ее руке дрогнула. – Не понимаю, о чем вы?.. Ах, это, наверное, Дашенька… – нервно хохотнула Гала и смахнула выступившую на лбу бисеринку пота. – Она больна, бедняжка. Аутизм.
– Аутизм? – поразилась я. Выросшая в семье медиков, я прекрасно знала, что это значит. Тяжелая аномалия психического развития ребенка, характеризующаяся нарушением контакта с окружающими людьми, активным отстранением от внешнего мира.
– Да, аутизм, – рассеянно повторила Гала и поспешно поднялась с места. Она одернула короткий сарафанчик и заправила за ухо выбившийся локон. – Ну что ж, мне пора. Спасибо за кофе, и непременно жду вас вечером.
Я пересекла гостиную с портретом, размышляя по пути о том, чем вызвана столь неадекватная реакция моей новой знакомой на простой, казалось бы, вопрос, миновала крохотный коридорчик и застыла перед дверью в заветную комнату. Я заглянула туда еще вчера, но так и не рискнула зайти. Теперь же, после утренних балетных экзерсисов, наконец решилась.
Это оказался репетиционный зал. Святая святых. Зеркальные стены, огромное окно, выходящее в сосновый бор, некрашеный дощатый пол и вытянутый по периметру балетный станок.
Я шагнула внутрь. Зеркала, как на ксероксе, размножили мое изображение, и создалось обманчивое впечатление, что помещение заполнилось людьми.
По левую сторону от входа притулился кособокий шкаф, соструганный неумелым плотником. Я потянула за ржавую петельку, служившую ручкой дверцы, и мне на голову посыпались пуанты. Старые, истертые, превратившиеся в лохмотья. И совершенно новые, с твердой негнущейся колодкой.
Я выбрала относительно новую пару и примерила. Туфли оказались мне впору, были размяты, атласные ленточки аккуратно пришиты.
Я встала на пуанты. Господи! Я не делала этого пятнадцать лет! Сначала запрещали врачи, а потом я сама для себя наложила на балет табу.
На меня обрушились давно забытые ощущения. Боль в исковерканных ступнях, хлюпающие кровавые мозоли, дрожащие от перенапряжения мышцы, восторг и счастье!
Мне было шесть лет, когда мама отвела меня в Большой театр на «Щелкунчик». Это было, да и до сих пор остается, самым серьезным потрясением в моей жизни. С тех пор я заболела балетом.
Поначалу мать была категорически против.
– Она искалечит свою жизнь, свое тело, – говорила мама папе по вечерам на кухне, а я, стоя под
