кольцевого здания. А бойцы Фомина и Зубачева срывали все попытки врага закрепиться в восточном крыле казарм. Это крыло было тупиковым, и, стоило противнику прочно занять первые помещения, примыкающие к трехарочным воротам с востока, автоматчики смогли бы теснить наших стрелков внутри здания в сторону тупика.
Эту опасность сознавали все, и борьба за помещения, смежные с воротами, отличалась особым ожесточением. По нескольку раз в день автоматчики врывались туда, но тотчас же, передаваемый из отсека в отсек, по всей линии восточного крыла казарм проносился тревожный сигнал: «Немцы в крайних комнатах!» – и бойцы, не ожидая команды, дружно бросались отбивать эти помещения в бешеной рукопашной схватке. Так продолжалось изо дня в день, и вскоре крайние помещения были до половины окон завалены убитыми гитлеровцами и телами советских бойцов, но и на этих горах трупов по-прежнему яростно дрались гранатами, штыками, прикладами, и всякий раз противнику не удавалось закрепиться в этих ключевых комнатах.
Тогда немецкое командование послало к воротам подрывников. Как только начиналась очередная атака автоматчиков, подрывники по крышам и чердакам пробирались в восточное крыло казарм. Мощные толовые заряды спускались по дымовым трубам в первые этажи, внезапные взрывы обрушивали на головы бойцов потолки и стены, и здание постепенно, метр за метром, превращалось в развалины, под которыми гибли последние защитники этого рубежа.
Здесь, отбиваясь от наседавших автоматчиков, был похоронен под грудой камней писарь штаба 84-го полка, рядовой Федор Исаев, хранивший у себя на груди боевое знамя полка. Здесь, израненные и обессиленные, были захвачены в плен дравшиеся вместе с Фоминым и Зубачевым бойцы Иван Дорофеев, Александр Ребзуев, Александр Жигунов и другие.
Именно здесь 29 и 30 июня во время такого взрыва был завален обломками стен тяжело контуженный и раненный боец Александр Филь. Гитлеровцы извлекли его из-под груды развалин вместе с несколькими другими защитниками крепости и отправили в лагерь для военнопленных.
Что произошло с остальными его товарищами, в том числе с Фоминым и Зубачевым, он не знал. Лишь потом, в плену, ему рассказывали, будто Фомин, оглушённый взрывом, полуживой попал в руки фашистов и был расстрелян ими, а капитан Зубачев якобы погиб в бою. Но все это были только слухи, которые ещё предстояло проверить.
Об одном только Филь говорил с полной уверенностью. Борьба в крепости продолжалась и после того, как он попал в плен. В лагерь, где он находился, время от времени привозили других пленных, захваченных в крепости позже. Но какие силы сражались там после 1 июля и кто ими руководил, все это оставалось пока неизвестным. Надо было искать других участников обороны, дравшихся в крепости дольше, чем Филь.
ДОБРОЕ ИМЯ СОЛДАТА
Вот что помнил Филь о боях в Брестской крепости. Всё это было тщательно застенографировано во время наших бесед. Наступил момент, когда я снова спросил его о том, что произошло с ним в плену и как случилось, что он был обвинён в измене Родине. И тогда Филь подробно рассказал мне историю своего пребывания в гитлеровских лагерях и освобождения из плена.
Захваченный врагами без сознания в развалинах крепости, он был сначала доставлен в лагерь около польского города Бяла Подляска, в нескольких десятках километров от Бреста. В этом лагере, разделённом колючей проволокой на клетки, так называемые «блоки», под открытым небом, почти без пищи содержались многие тысячи советских солдат и командиров, попавших в руки врага на разных участках фронта.
Рана Филя заживала медленно, и последствия контузии ещё давали себя знать. Он только начал выздоравливать, когда гитлеровцы решили провести учёт пленных в том блоке, где находился Филь. Сначала пришёл лагерный переводчик, проводивший предварительный опрос. Это был польский еврей, владевший немецким языком, человек, который, впрочем, понимал, какая судьба ожидает его у фашистов. Он сочувствовал пленным и старался помочь им в меру своих возможностей.
Спросив фамилию и национальность Филя, он отозвал его в сторону.
– Слушай, у тебя очень удобная фамилия, – сказал он. – Она похожа на немецкую. С такой фамилией ты можешь неплохо устроиться. Скажи им, что ты из обрусевших немцев или немец по отцу – «фольксдойче», как они это называют. Тогда тебя освободят из лагеря, пошлют на лёгкую работу, а может быть, даже примут служить в германскую армию. А если скажешь, что русский, тебе будет очень трудно.
К удивлению переводчика, Филь даже не поблагодарил его за это предложение. Он только мрачно опустил голову и молча отошёл. Но внутри у него все кипело.
Филь понимал, что было бы бесполезно объяснять свои чувства переводчику, хотя тот искренне хотел помочь пленному. Для этого человека, воспитанного в панской капиталистической Польше, остались бы пустым звуком все слова о чести и достоинстве советских людей, советских воинов. Разве мог он, представитель совсем другого мира, догадаться о том, какое возмущение вызвали его слова в душе этого измученного, босого, голодного, но не покорённого пленного в изодранной красноармейской гимнастёрке! Разве мог он понять, что для Филя, коренного русского человека, воспитанного Коммунистической партией и Советской властью, выросшего в рядах комсомола, сама мысль о том, чтобы выдать себя за полунемца, служить врагу, а тем более надеть на плечи ненавистную фашистскую шинель, была нестерпимо унизительной, чудовищно невозможной!
На другой день пленных привели в дощатый барак-канцелярию. Человек в немецкой военной форме, сидевший за столом, положил перед собой незаполненную карточку военнопленного и, приготовившись писать, резко и повелительно спросил ломаным русским языком:
– Фамилия, имя, национальность?
– Филиппов, – сказал Филь. – Александр Филиппов. Русский.
Так Александр Филь стал на несколько лет Александром Филипповым, чтобы там, в плену, никто и никогда не подумал, что он может иметь какое-то, даже отдалённое отношение к врагам своей страны, своего народа – к немецким фашистам.
Рана его постепенно зажила, и он стал обдумывать план побега, как вдруг однажды большую группу пленных, в числе которых был и он, посадили в вагоны и повезли в Германию. А затем в одном из немецких портов их загнали в трюм парохода, и после многодневного плавания Филь и его товарищи по несчастью очутились на заметённом снегом полуострове, в дальних северных лагерях оккупированной фашистами Норвегии.
Три с лишним года провёл Филь на этом клочке земли, окружённом почти со всех сторон холодным, суровым морем. Здесь, в лагере, строго охранявшемся эсэсовцами, он испытал все ужасы фашистского плена – непосильный труд в каменных карьерах и вечный голод, побои и болезни, издевательства охраны и постоянную угрозу смерти. Но никогда за все эти годы Филь ничем не унизил себя перед врагом, ничем не запятнал совести и достоинства советского гражданина.
Наступил долгожданный день освобождения. 9 мая 1945 года пленные разоружили свою охрану, провели взволнованный митинг и под красным флагом отправились в лежавший неподалёку маленький норвежский городок. А месяц спустя из столицы Норвегии Осло отошёл празднично украшенный эшелон с партией возвращавшихся на родину пленных, среди которых ехал уже не Филиппов, а Александр Филь. И когда, миновав Швецию и Финляндию, поезд пересёк советскую границу, он вместе с товарищами не мог удержать слез в этот незабываемый момент встречи с родной землёй.
Государственную проверку пленные, вернувшиеся из Норвегии, проходили в одном из городков Марийской АССР. Не раз следователь вызывал Филя, подробно допрашивал его о пребывании в плену. При этом он особенно настойчиво допытывался, не записался ли в своё время Филь в части, которые формировал из числа изменников Родины, перешедших на сторону гитлеровцев, генерал Власов. Филь отвечал и устно и письменно, что он бывший комсомолец и всегда считал власовцев предателями. Как и подавляющее большинство наших пленных, он каждый раз решительно отказывался записаться во власовские части, несмотря на то, что после такого отказа непокорных избивали, морили голодом и
