Затем с воспоминаниями выступили сами защитники крепости. Были оглашены многочисленные приветствия от предприятий и учреждений, от участников обороны, живущих в других городах. В свою очередь, собрание послало приветственные телеграммы всем бывшим защитникам крепости, адреса которых были известны, а также семьям погибших командиров – руководителей легендарной обороны. Этот вечер, закончившийся большим концертом и кинофильмом «Бессмертный гарнизон», прошёл в необычайно душевной, сердечной атмосфере.
ОДНА ФОТОГРАФИЯ
Читатель, вероятно, хорошо помнит эту фотографию – она обошла страницы многих газет и журналов и стала широко известной. Трое мужчин, уже немолодых, на лица которых время положило свои заметные борозды, замерли, крепко обнявшись друг с другом.
Смело можно сказать, что фотокорреспонденту Марку Ганкину этим снимком удалось создать профессиональный шедевр. Целая гамма настоящих, глубоких человеческих чувств запечатлена в нём, три характера раскрыты каждый по-своему, и вместе с тем этот снимок полон большого внутреннего единства, свойственного подлинному произведению искусства. Да и в самом деле, фотография Ганкина смотрится, как картина художника, и её можно разглядывать подолгу и многократно, всякий раз находя новую пищу для ума и чувства.
Три однополчанина, три бывших командира Красной Армии, три героя Брестской крепости, прошедшие через самое пекло этих боев. А потом на долгие четыре года – три узника фашизма, испытавшие всю горестную долю пленного: позор и унижения, голод и побои, издевательства и вечную угрозу смерти. Но и на этом не кончились их мытарства. Освобождённые победой и вернувшиеся на Родину, они встретили несправедливое, предвзятое отношение к себе, то неоправданное недоверие к бывшим пленным, какое господствовало в годы Сталина, в годы бериевщины. И это было едва ли не самым жестоким и обидным испытанием в их нелёгкой судьбе. Люди, честно выполнившие свой долг перед народом, они словно оказались чужими в родной стране, посторонними на празднике Победы, в которую внесли свой посильный и немалый вклад. До слёз оскорбительное клеймо «отсидевшегося в плену» или даже «предателя» жгло их огнём.
И вот сейчас, спустя много лет, когда уже далеко позади остались и война, и плен, и послевоенные несправедливости, наконец решительно пресечённые партией, трое боевых товарищей, переживших все это, впервые сошлись вместе. И тотчас из глубин сердца всплыло пережитое и охватило их неудержимо и властно.
Склонившись, как бы под тяжким грузом нахлынувших воспоминаний, прижавшись головой к щеке друга, замер в этом тройственном объятии Пётр Гаврилов. Он закрыл глаза, целиком отдавшись и грусти прошлого, и тёплому счастью этой душевной встречи с дорогими ему людьми. Богатырски мощный, крупнолицый Александр Семененко почти повис на шее у друга, будто обессиленный всем тем, что принесла ему сейчас память. Он роняет слезы тяжело и скупо, как все сильные мужчины, а на лбу, над переносьем, залегла напряжённая трагическая складка. И навзрыд, громко, безудержно плачет, прильнув лицом к товарищам, Николай Зориков. Вот на переднем плане его рука – как бережно и нежно сжимает она локоть друга.
Только одна рука. Вторая осталась в Брестской крепости.
История интенданта 44-го стрелкового полка старшего лейтенанта Николая Зорикова была мне известна давно.
Я впервые услышал её в те дни, когда искал майора Гаврилова, от бывшего комиссара этого же полка Николая Романовича Артамонова. Полковник Артамонов рассказал мне о Зорикове в 1955 году при нашей встрече в Москве.
Как-то так повелось в нашей военной литературе, что интенданта писатель обычно изображает или отрицательной, или смешной фигурой. Николай Зориков был живым опровержением этой литературной «легенды об интендантах». Он был поистине героическим интендантом Брестской крепости.
Это происходило в первые часы войны. Как только начался обстрел крепости, батальонный комиссар Артамонов прибежал из своей квартиры в доме комсостава к северным воротам, около которых, в казематах внутри земляного вала, располагался один из батальонов полка. Роты этого батальона, поднятые по тревоге, комиссар вывел за крепостные ворота и отправил на окраину Бреста – на заранее назначенный рубеж обороны. Сам же Артамонов ещё ненадолго задержался у ворот, ожидая, что сюда с минуты на минуту подоспеет командир полка майор Гаврилов.
В этот момент из глубокого туннеля ворот выбежал человек. У него почти по самое плечо была оторвана рука и обрубок наспех обмотан рубашкой, насквозь пропитавшейся кровью. Артамонов узнал интенданта Зорикова.
Зориков бросился к нему, крича:
– Товарищ комиссар, дайте мне машину!
Артамонов подумал, что интендант просит отправить его на машине в госпиталь: рана была действительно страшной, и он, видимо, потерял уже много крови. Но оказалось, что Зориков беспокоится совсем о другом.
– Дайте мне машину! – настойчиво требовал он. – У меня на складах продовольствие, фураж. Ведь все фашистам достанется.
Этот человек, так опасно раненный, шатавшийся от слабости, думал не о своём спасении – он прежде всего заботился о материальных ценностях, которые были поручены ему.
С трудом комиссару удалось убедить Зорикова немедленно ехать в госпиталь, и он отправил интенданта в тыл попутной повозкой. Так и не дождавшись Гаврилова, Артамонов вскоре поспешил на рубеж обороны, к своим бойцам, и потом отступал на восток вместе с ними. О Зорикове он ничего больше не слышал.
Но я уже знал о дальнейшей судьбе интенданта со слов участника обороны Александра Махнача, который встречал его в плену. Зорикова доставили из крепости в госпиталь, но через несколько дней, когда раненых везли на восток, они попали в окружение и оказались в гитлеровском лагере. Потерявший руку старший лейтенант вдобавок заболел в плену туберкулёзом, и Махнач вспоминал, что к моменту освобождения их в 1945 году Зориков чувствовал себя очень плохо. Куда он уехал по возвращении на Родину и где находится теперь, было неизвестно.
Неожиданная встреча друзей произошла 24 июля 1956 года, в тот день, когда герои крепости должны были выступать в Центральном доме Советской Армии. Утром мы, как всегда, собрались на скамейках, стоявших в зелёном палисаднике перед гостиницей. Участник обороны крепости и бухенвальдский подпольщик, однополчанин Матевосяна Николай Кюнг, толковал о чём-то с Петей Клыпой, Юрий Фомин просматривал газеты. Рядом фотокорреспондент журнала «Советская женщина» Марк Ганкин хлопотал около Раисы Абакумовой, то и дело нацеливался на неё объективом, выбирая удобную позицию для съёмки. Подошли Гаврилов и Семененко и сели тут же, продолжая увлечённо вспоминать какую-то забавную историю, случившуюся в полку перед войной.
И никто не заметил, когда около этой скамейки появился худощавый, лысоватый и рыжеволосый человек в простой полосатой рубахе. Левый рукав его рубахи был пуст почти до самого плеча.
Он остановился у скамейки и молча, странным пристальным взглядом смотрел на Семененко и Гаврилова, поглощённых своими воспоминаниями. Только чуть-чуть подёргивалась, как от нервного тика, его небритая щека. Как-то машинально Семененко поднял голову и поглядел на незнакомца. И вдруг не то крик, не то стон вырвался у него, и, стремглав вскочив со скамьи, он бросился к однорукому. А вслед за ним, увидев этого человека, также вскрикнул и кинулся к нему Гаврилов.
Обнявшись, прижавшись щекой к щеке, они плакали в голос, громко, не обращая внимания на прохожих. И деловитые москвичи, спешившие по площади Коммуны, спрашивали друг друга, что случилось, а узнав, что это встретились через пятнадцать лет герои Брестской крепости, понимающе кивали, останавливались и смотрели на них повлажневшими глазами.
Ещё не зная, кто этот человек без руки, мы все тоже замерли, захваченные и потрясённые этой
