– Ах, если бы произвести опыт, – вздыхал узник. – Сделать бы пробный шар из бумаги, узнать, какой груз он поднимет, и тогда легко вычислить размеры большого шара…
В эти дни комендант не раз заходил к Ракитину, но Дмитрий не решился приступить к разговору об изобретении. Он изучил недоверчивый характер Трофима Агеича и боялся даже намеком напугать майора до полусмерти. Своими тревогами узник делился только с Алексеем да со старым черным котом.
– Хоть бы ты, Сенатор, научил меня уломать Рукавицына, – обращался Дмитрий к коту шутя.
Целыми днями узник думал о том, какие применения может иметь его изобретение.
«При попутном ветре на воздушных шарах можно быстро перелетать из одного города в другой, – думал Ракитин. – Ведь скорость ветра несравнима со скоростью лошади, а тем более пешехода. Воздушному шару не нужны дороги, ему не помешают ни леса, ни болота… А что, если… – У Дмитрия даже захватило дух при мысли, которая пришла ему в голову. – Что, если из действующей армии посылать донесения главнокомандующему или в столицу?! Ведь воздушного гонца не перехватят враги…»
Ракитин задумался над тем, что все новое, придуманное людьми, неизменно получает военные применения. Порох… Он нужен охотникам, но прежде всего им пользуются военные. Они придумывали смертоубийственные мушкеты, пушки, мортиры, они подкладывают пороховые мины под стены осажденной крепости…
Морские корабли… Они, правда, перевозят грузы из одной страны в другую, но каждое правительство больше всего заботится не о торговом, а о военном флоте…
«Мое изобретение признают полезным, – сказал себе Дмитрий, – если я докажу, что оно имеет важное военное значение. А оно его действительно имеет!»
Ракитину пришло в голову, что на высоко поднятых в воздух привязанных шарах могут находиться наблюдатели и даже воздушные стрелки, сверху поражающие неприятельских офицеров и солдат…
И когда он все это глубоко обдумал, то понял, что первоначальный его замысел построить воздушный шар для бегства из тюрьмы ничтожен и мелок в сравнении с тем, что сулит его идея родине.
«Если Россия первая обзаведется шарами в достаточном количестве, если будут обучены люди, умеющие в совершенстве ими пользоваться, то она станет непобедима, – шептал Дмитрий. – И в этом главная и великая сущность моей инвенции.[64] Это прозвучит достаточно убедительно для майора, как-никак он кое-что понимает в военном деле. Но этого мало, – размышлял Дмитрий. – Без приказа свыше Трофим Агеич не шевельнет и пальцем, чтобы мне помочь. У дяди много видных знакомых в столице, он должен пойти к большому военному деятелю. И если у того найдется хоть капля смысла, он прикажет Рукавицыну содействовать мне. А тогда майор примется со всем усердием исполнять приказ. Ведь главная черта в характере Трофима Агеича – это десятилетиями вбитое в него послушание».
В самом деле, перед высшими Рукавицын немел, и чем значительнее был чин начальника, тем более рабски исполнительным становился старый служака.
Письмо к дяде получилось пространным. После уверений в вечной любви и преданности Дмитрий рассказал о том, как он провел зиму в тюрьме и как в крепости оказался Алеша Горовой, который помогает ему переносить тоску тюремного заключения.
Занявшись наукой, он, Дмитрий, сделал очень важное изобретение. Далее Ракитин излагал суть его и давал Маркову подробный наказ, как провести опыт с маленькими воздушными шарами. Для ясности Ракитин сделал чертежи. Егор Константиныч должен был прислать племяннику точные расчеты, указав объем каждого шара и вес, который он поднимает.
«Имея точные расчеты, – писал дяде Ракитин, – я сумею построить задуманный мною снаряд, и если он позволит мне ускользнуть из неволи, это станет наилучшим доказательством огромного значения моего изобретения. Все познается на деле. Если вы придете с бумажными шариками в Военную коллегию и покажете их полет, это назовут детской забавой, над этим посмеются. Но побег „опасного“ преступника из крепко охраняемой твердыни – над этим, дядюшка, призадумаются, и еще как!»
Дмитрий выражал надежду, что дядя хорошо справится с этим важным поручением: ведь недаром он сам занимается науками.
И наконец, шла самая важная часть письма. Перечислив некоторые наиболее важные применения своего изобретения и описав характер Рукавицына, Дмитрий умолял дядю добиться от какого-нибудь знатного военного лица негласного приказа майору содействовать ему, Дмитрию, в выполнении некоего прожекта, не вдаваясь в его сущность, но подчеркнув, что оно будет иметь громадное значение для армии.
Ракитин снова и снова повторял эту просьбу, от выполнения которой зависело его счастье, его жизнь. Дмитрий просил дядю поскорее прислать ответ на его письмо (и, конечно, благоприятный!) с человеком, который доставит его послание, – ведь ожидание будет для узника мучительным.
В самом конце письма Дмитрий просил дядю прислать ему несколько научных трудов, заглавия которых он перечислил. Если, к великому несчастью Ракитина, комендант откажется помогать в осуществлении его инвенции, то узник найдет некоторое утешение, читая и перечитывая эти книги в тесных стенах камеры.
Ракитина смущала мысль, с кем отправить в Петербург письмо, но его успокоил Алексей. Оказывается, из Новой Ладоги в столицу каждый месяц посылался отчет о состоянии дел в тюрьме. Обычно такую рапортичку отвозил ефрейтор Милованов, а с ним Горовой был в дружбе.
Ждать было очень тоскливо. Дмитрий после каждого появления Горового на посту спрашивал, не отправил ли он письмо. Алексей всякий раз отвечал отрицательно, и всякий раз Ракитина точно по сердцу ножом резали. Письмо лежало у Горового за голенищем дней пять. Но раз Алексей явился на караул сияющий:
– Сделано, Митя! Уехал Милованов.
– А как он, не подведет?
– Что ты! Это Милованов-то? Свой парень, будь спокоен.
Дмитрий в ожидании ответа решил начать психологическую обработку майора. Он радушно встречал его, вел с ним длинные разговоры, наводил Рукавицына на воспоминания о его боевых подвигах и слушал с живейшим участием. Узник горячо возмущался начальниками, не оценившими боевой лихости Трофима Агеича.
– Да вы чудеса творили! – кричал Дмитрий. – Вас перед всей армией прославить надо было!
Майор краснел от удовольствия и тяжело вздыхал:
– Что ж, сударь! Родом я незнатен, беден, высоких покровителей не имел…
– И такого лихого рубаку посадили тюремным надзирателем! Да тут Семену нечего делать. Вам бы дивизией командовать!..
Лесть найдет дорогу к сердцу человека. Майор не сознался заключенному, что должность начальника тюрьмы была пределом его мечтаний и, получив ее, он считал себя баловнем судьбы. Нет, напротив, теперь ему показалось, что он действительно обижен, что он, Рукавицын, мог бы не хуже других командовать дивизией.
Майор сделал значительную мину и молвил:
– А что бы вы думали, сударь? И командовал бы, да еще как!
– Не сомневаюсь в этом, Трофим Агеич!
Яд честолюбия все больше отравлял сознание майора. Для него стало потребностью ежедневно выслушивать похвалы узника. Не раз за обедом он жаловался жене на злосчастную «планиду», сделавшую его, лихого рубаку и боевого офицера, тюремной крысой.
– Видно, и впрямь Ракитин – знатная политическая персона, коли умеет так распознавать людей, – говорил Трофим Агеич.
Егор Константиныч вытачивал ножку для кресла, заканчивая очередной заказ. Марья Семеновна сидела у окна с неизменным чулком в руках. Из-за двери выглянуло простоватое востроносое лицо Якима. Бледный от страха, он подошел к Маркову.
– Барин… – шепотом заговорил он. – Вас солдат на кухню требует, а зачем, не сказывает…
Токарь нерешительно шагнул к двери.
– Не ходи! – взмолилась Марья Семеновна. – Арестуют!
Старик ласково, но твердо отстранил руку жены. У порога кухни стоял мушкатер в почтительной
